Полгода спать на доске. Не на «твёрдом», не на «жёстком» — на доске, покрытой простынёй. Через несколько месяцев расстаться с первой палочкой. Еще через какое—то время — со второй. Через год после аварии ходить, чуть сгорбившись, и покорно выпрямляться на требовательное Мариково «Юлька, спину!». Еще через некоторое время слышать «Юлька, выпрямись!» уже от Асеньки, и энергично против этого протестовать. Через два года, в семьдесят шесть, вернуться к тому образу жизни, который единственный и есть нормален: ездить через весь город «к детям», ходить в театры, гулять, вести хозяйство, принимать гостей. «Юлька, спину!» — смеяться. Марик ожил и невольно, требуя этого от жены, выпрямлялся тоже. Ася росла. Три красавицы небес упрямо продолжали идти по городу Мадриду. Да, их по—прежнему было три.
3.1
Когда Лёва, зять, остался жить один с ребёнком, Юля немедленно предложила ему ребёнка этого у него забрать. Вы уже не очень молоды, Лев Борисович, говорил внимательно—мягкий Марик, Вам будет сложно одному с маленькой девочкой. Будет, спокойно кивал энергичный Лёва, ну уж как есть. Может, Асенька будет жить у нас, а Вы её — навещать сколько угодно? — застенчиво спрашивала Юленька. Наоборот, Юлия Давыдовна, наоборот, кивал Лёва. Асенька будет жить дома, со мной, а вы её — навещать сколько угодно. Юля грустила, Марк возмущался, но Лёва был непреклонен. Ася будет жить дома. Бабушка и дедушка приглашаются с ней общаться, сколько угодно. Хоть каждый день.
Каждый день и выходило — кто—то же должен был с Асей сидеть. Сидела Юля, ездившая для этого из своего центра, затевали разговоры про переезд кого—нибудь поближе к кому—нибудь, но та квартира была хорошая, и эта — лучше не надо, и, в конце концов, что такое сорок минут по московским меркам? Ерунда. Лёва был неизменно вежлив и предупредителен с Юлей и Марком, и спокойно—методично присматривался к окружавшим его женщинам. Асе нужна мама.
Мама нашлась. Именно мама, остальное — потом, хотя и не менее важное. Дина была Асиной любовью с первого взгляда (предыдущие две кандидатуры шестилетняя Ася забраковала сходу). Лёва познакомился с Диной, и сразу же пригласил её придти к себе домой, познакомиться с дочерью. Дина не спросила «почему», Дина пришла. Её пригласили на два часа дня. Без четверти два Лёва привёз от бабушки с дедушкой часто бывавшую там Асю. Гостья уже была на месте — стояла и ждала на пятом этаже, возле закрытой двери. «Она уже здесь!!!», завопила Аська на всю лестницу и ринулась вверх по ступенькам. На верхней из них стояла Дина, раскинув руки. Ася взбежала по лестнице, и со всего размаха бухнулась в эти раскрытые руки. Лёва поглядел на них снизу, поднялся следом за дочерью и отпер дверь. Девушки, а может, вы всё—таки домой зайдёте? — деловито осведомился он.
3.2
Три красавицы небес
Шли по улицам Мадрида:
Донна Клара, Донна Рэс
и прекрасная Пепита.
Вдруг на площади, хромой
Нищий с робким ожиданьем
Руку протянул с сумой
За насущным подаяньем.
За реал, что подала,
Помолился он за Клару,
Донна Рэс щедрей была
И дала реалов пару.
А Пепита так бедна—Не имела ни реала.
Вместо золота она
Старика поцеловала.
В это время проходил
Продавец букетов рядом,
И его остановил
Потрясённый нищий взглядом.
Это было как угодно, но только не просто. Простым это было для Аськи: дом снова стал полным, и открытые раны начали не то что бы заживать — затягиваться. Где—то на третий день спонтанно начавшегося совместного житья Ася явочным порядком сообщила Дине, что будет называть её мамой. «Потому что все ведь и так думают, что ты — моя мама», — без лишней логики пояснила она. Юля, в первый раз услышав это слово из уст щебетавшей внучки, дёрнулась. Светкин портрет висел в большой комнате и смеялся со стены. Дина была невысокой, хрупкой и очень нежной. «У неё внутри — железо», — подумала Юленька про Дину словами Рахили, сказанными когда—то про неё саму. Дина улыбалась, хотя улыбаться молодой жене хотелось не всегда. Юленька смотрела на неё с величественного высока и разговаривала суховато. Дина терпела и отвечала мягко. Марик хмурился и не понимал, с чем это всё едят. Лёва настаивал на том, чтобы все праздники и почти все выходные семья проводила вместе. Аська кричала «мама, ну иди же сюда», и не замечала сдвинутых Юленькиных бровей. У Дины были ярко—рыжие волосы. Впрочем, это было совершенно неважно.
Постепенно, с годами, смягчилось. Продолжая называть зятя по имени—отчеству, изящную спокойную Дину Юля как—то незаметно начала называть Диночкой. Ася уверенно звала Дину мамой, и, раз начав, не сбилась больше ни разу в жизни. Она твёрдо знала, что мама у неё есть, а остальное её мало интересовало. Сама Дина Юлию Давыдовну и Марка Ароновича считала очень хорошими людьми, а о своих сложностях не рассказывала никому. Десять лет прошло. Огромных десять лет. С отпусками, с дачами, с совместными поездками и бесконечными телефонными разговорами («Всего Вам доброго, Юлия Давыдовна! — Спокойной ночи, Диночка!»), с жизнью, полной всего и ничего. Светкин портрет по—прежнему висел на своём месте. Юля и Марик отметили золотую свадьбу: ресторан, зал, прическа, платье, сияющая рыжая Юленька, представительный красавец Марик, подросшая Аська, Лёва, Дина, все родственники, со всего Союза. На своей золотой свадьбе Юленька подняла тост за Дину. И при всех попросила у Дины разрешения называть её на ты. Асе было десять лет, она так и не поняла тогда, почему мама так плачет. Почему плачет бабушка, ей было чуть яснее, но только чуть.
4.
Уезжая в Израиль, Лёва с Диной очень звали стариков с собой. Подумайте, объяснял обстоятельный Лёва, ну как вы здесь будете одни? Вам же за восемьдесят обоим! Как? Нормально, Лев Борисович, нормально, вздыхала Юленька, здесь мы родились, здесь нам пока что и жить. Может, потом и поедем, но не сейчас. «Сейчас» Юленьки и Марка было — общение, театры, Юлины ученики, Мариковы друзья, телефоны, гости, газеты, визиты, светская жизнь. «Сейчас» Лёвы и Дины стало — переезд, нервы, переезд, окончание Асиной школы, упаковка, упаковка, упаковка. Перед самым отъездом Марик отозвал Лёву в сторону.
— Лев Борисович, — сказал он, — мне через месяц исполнится восемьдесят четыре года. Могу я попросить Вас позаботиться о Юленьке после моей смерти?
— Да, — ответил Лёва, и разговор был окончен.
Марик умер через девять с половиной лет после этого разговора. В тот же день, вызванные телеграммой, к Юленьке прилетели из Израиля Ася с мужем. Ася получила четкие инструкции от родителей: бабушку звать с собой, но силой не тащить. Понимаешь, Асюша, говорил поседевший, но по—прежнему энергичный Лёва, мы все хотим, чтобы она жила у нас. Но она — взрослый, самостоятельный человек, и решать за неё никто не может. Просто скажи ей, что мы её любим и ждём, что у нас приготовлена для неё комната.
— А может, лучше я её к себе заберу? — кипятилась Ася, — может, ей лучше со мной будет?
— Нет, — спокойно сказал Лёва, — если бабушка приедет, бабушка будет жить у нас с мамой.
— Но почему? — возмущалась Ася.
— Потому, что я обещал Марку, — ответил Лёва.
Ася с мужем были уверены, что бабушка не поедет. Не поедет потому, что всю жизнь прожила в Москве. Не поедет потому, что только что умер Марк. Не поедет потому, что в девяносто лет вообще не просто куда бы то ни было ехать. Что при этом с ней делать, было не очень понятно, потому что оставлять её жить в Москве одну было никак нельзя. Ася, внутренне сжавшись, начала разговор. Бабушка всё поняла мгновенно и чуть—чуть помолчала. Потом сказала «ну что ж».
— Ну что ж, — сказала Юля, выпрямляя спину, — жить надо с семьёй, а семья у меня в Израиле. Значит, я поеду к семье.
Ася обмерла. Муж сжал ей руку. Разговор занял ровно полторы минуты. Три красавицы небес, вертелось у Аси в голове, шли по улицам Мадрида. Три. Три. Три.