Оправившись от депрессии, Геббельс принимался кричать и командовать, отпуская иногда такие словечки, которых никогда бы не потерпел от своих подчиненных. Одному из них он устроил разнос, когда тот вздумал рассказать о полном упадке морального духа в своем родном городе, расположенном на юге Германии: Геббельс пришел в ярость, стучал кулаком и ругался так, что у него «вздулись жилы на лбу». В другой раз, к полному недоумению сотрудников, он неожиданно закричал на собрании, обращаясь к докладчику: «Да зарубите же себе на носу, что это конец, полный конец! Нас больше здесь не будет, ничего не будет! И никакого «чудо-оружия» не существует!» В другой раз, когда к нему прибыл офицер связи и стал с оптимизмом рассказывать о подробностях наступления в Арденнах, он, не дослушав, оборвал его и сказал: «Что вы тут толкуете об этих мелочах, когда я уже десять раз спрашивал сам себя: не пора ли отравиться вместе с женой и детьми!»
Некоторые его высказывания вообще ставили окружающих в тупик. Однажды, беседуя с Фриче (начальником департамента радиопропаганды своего министерства), он сказал ему, что после войны поедет в Америку: там, мол, сумеют оценить его талант пропагандиста и заплатят по заслугам. Тот так и не понял: были ли это новые честолюбивые планы, или попытка самоутешения, или шутливое важничание. Как бы то ни было, но перед переселением в бункер к Гитлеру он заново сделал авторскую правку всех своих статей и речей.
Он очень гордился своими дневниками, считая их ценным историческим первоисточником, и в последние месяцы перед катастрофой приказал сделать с них микрофильм. Эти записки он писал тридцать лет, ежедневно, до конца жизни, и вот теперь все это уместилось на небольшой пленке, изготовленной техниками всего за одни сутки. Микрофильм хранился в сейфе у доктора Науманна, а потом его следы затерялись; скорее всего он попал в руки русских.
Иногда Геббельсом овладевала странная мнительность. Однажды он внушил себе, что болен раком; поднялась суматоха, и врачи нашли у него безобидную опухоль. Его часто мучили суеверия, принимавшие иногда характер навязчивой идеи. «Геббельс очень суеверен, — заметил его секретарь Земмлер.
— Чем туманнее ситуация и мрачнее будущее — тем сильнее он им подвержен». Однажды Геббельс признался ему, что у его матери одно время были видения, пока она не обратилась к священнику-иезуиту, и тот освободил ее от них. Земмлер также рассказал: «Геббельс утверждал, что видел своих умерших предков ожившими. Во время учебы в Вюрцбурге, еще студентом, он видел ожившей свою бабушку, через неделю после ее смерти. В другой раз он увидел в своей комнате брата, выглядевшего живым и невредимым, хотя он в то время находился в плену во Франции».
По рассказу Земмлера, как-то раз Геббельс нечаянно столкнул с письменного стола фото Гитлера, оправленное в рамку; при этом острый кусочек разбитого стекла воткнулся фюреру в левый глаз. Геббельс пришел в сильное волнение и целый час после этого не мог успокоиться и взяться за работу.
В 1944 году Геббельс приказал во что бы то ни стало найти гадалку, предсказавшую в 1932 году довольно точно захват власти Гитлером и последующие события. Он хотел, чтобы она рассказала, как будет протекать и чем закончится война, но несмотря на все старания и расходы, эту женщину так и не смогли разыскать.
Занявшись воплощением в жизнь замысла «тотальной войны», Геббельс в последние девять месяцев жизни почти не имел времени на текущую пропагандистскую работу в своем министерстве; да ему и нечего уже было сказать немцам, кроме набивших оскомину требований фанатического сопротивления наступающему противнику и приказов уничтожать все, что может ему пригодиться. Одно время он занялся публикацией фотографий женщин и детей, пострадавших от русских, но обнаружил, что сеет в людях страх, а не волю к сопротивлению. Все дороги, ведущие с востока на запад, оказались забиты беженцами, предпочитавшими сдаться западным войскам, а не советским армиям, наступавшим с востока.
Геббельс всегда был радикалом, но теперь, в условиях войны, его радикализм стал принимать странные и уродливые формы. «Сейчас вся Европа лежит в развалинах, — говорил он, — но ничего, когда-нибудь мы все это восстановим. Люди, обзаводясь собственностью, всегда превращались в буржуа. Бомбы, сброшенные в войну, убили не слишком много людей в Европе, но зато разрушили «тюремные стены, в которые люди сами себя заключили. Наши враги, в попытках уничтожить Европу, превратили в обломки только ее ветхое, никому не нужное прошлое, то, что уже отжило свой век!»