Фру Боркман (удивленно глядя на нее). Да не думаешь же ты, что я вижусь с ним? Встречаюсь с ним? Вообще заглядываю к нему?
Элла Рентхейм. Даже не заглядываешь?
Фру Боркман (по-прежнему). К тому, кто отсидел под замком пять лет!.. (Закрывает лицо руками.) О, этот гнетущий стыд! (С новым порывом.) И вспомнить только, что значило прежде имя Йуна Габриэля Боркмана! Нет, нет, нет!.. Я не могу его видеть! Ни за что, никогда!
Элла Рентхейм (глядит на нее с минуту). Ты жестокосердна, Гунхильд.
Фру Боркман. По отношению к нему - да!
Элла Рентхейм. Он ведь все-таки муж тебе.
Фру Боркман. Разве он не сказал на суде, что это я положила начало его разорению? Что это я тратила слишком много?..
Элла Рентхейм (осторожно). А разве это уж совсем неправда?
Фру Боркман. Да не сам ли он желал того? Ставил дом на такую бессмысленно широкую ногу...
Элла Рентхейм. Знаю, знаю. Но оттого-то тебе и следовало бы сдерживаться самой. А ты это вряд ли делала.
Фру Боркман. Почем же я знала, что он давал мне тратить... не свои деньги? Сам-то он как сорил ими? В десять раз хуже моего!
Элла Рентхейм (сдержанно). Пожалуй, его положение обязывало. В значительной степени, во всяком случае.
Фру Боркман (презрительно). Как же, только и речи было что о "представительстве"! Вот он и представительствовал... вовсю! Разъезжал на четверке, точно король! Заставлял людей ухаживать за собой, кланяться, расшаркиваться, точно перед королем! (Смеется.) Его по всей стране иначе и не называли, как прямо по имени, точно короля: "Йун Габриэль", "Йун Габриэль"! Все отлично знали, что за сила такая Йун Габриэль!
Элла Рентхейм (твердо и горячо). Он и был тогда силой.
Фру Боркман. Да, с виду. Но он никогда ни единым словом не обмолвился мне о настоящем положении дел. Никогда и не заикнулся о том, откуда брались средства.
Элла Рентхейм. Да, да... И другие, верно, не подозревали этого.
Фру Боркман. Ну и пусть другие. Но мне-то он обязан был говорить правду, А он никогда не говорил!. Все только лгал... лгал мне без конца...
Элла Рентхейм (перебивая). Едва ли, Гунхильд! Он, может быть, утаивал, но лгать - наверно не лгал.
Фру Боркман. Да, да, называй как хочешь. Выходит одно и то же... Но вот и рухнуло все. Все как есть. Все великолепие пошло прахом,
Элла Рентхейм (как бы про себя). Да, все рухнуло... для него и для других.
Фру Боркман (грозно выпрямляясь). Но скажу тебе, Элла, я все же не сдамся! Я сумею добиться удовлетворения! Поверь мне!
Элла Рентхейм (напряженно). Удовлетворения? Что ты хочешь этим сказать?
Фру Боркман. Удовлетворения за потерю имени, чести и благосостояния! Удовлетворения за всю свою исковерканную судьбу, вот что хочу сказать. Знай, у меня есть кое-кто в резерве. Кто-то смоет дочиста всю эту грязь, которою забрызгал нас директор банка.
Элла Рентхейм. Гунхильд! Гунхильд!
Фру Боркман (с возрастающим жаром). Жив мститель! Он искупит все, в чем грешен передо мной его отец!
Элла Рентхейм. Значит, Эрхарт.
Фру Боркман. Да, Эрхарт, мой чудесный мальчик! Он сумеет восстановить род, дом, все, что можно восстановить... И может быть, даже больше.
Элла Рентхейм. А каким же образом все это совершится, по-твоему?
Фру Боркман. Каким придется. Я не знаю, каким именно. Знаю лишь, что это совершится, должно когда-нибудь совершиться. (Вопросительно глядя на нее.) Элла... не задавалась ли, в сущности, и ты теми же мыслями с самого детства Эрхарта?
Элла Рентхейм. Нет, я, право, не могу сказать этого.
Фру Боркман. Нет? Зачем же тогда взяла ты его к себе... когда разразилась буря над... этим домом?
Элла Рентхейм. Тебе тогда было ведь не до него, Гунхильд.
Фру Боркман. Пожалуй, что так. И отцу тоже... по уважительной причине... Крепко сидел!
Элла Рентхейм (в негодовании). И ты можешь говорить так! Ты!
Фру Боркман (ядовито). А ты, ты могла заставить себя взять дитя Йуна Габриэля! Точно это был твой собственный ребенок... Взять его у меня... увезти к себе. И воспитывать год за годом. До тех пор, пока мальчик не стал почти взрослым. (Подозрительно глядя на нее.) Почему, собственно, ты поступила так, Элла? Зачем держала его у себя?
Элла Рентхейм. Я так полюбила его...
Фру Боркман. Больше, чем я, его мать!
Элла Рентхейм (уклончиво). Не знаю... К тому же Эрхарт в детстве был таким слабеньким.
Фру Боркман. Эрхарт - слабеньким!
Элла Рентхейм. Да, во всяком случае, мне так казалось... тогда. А ты ведь знаешь, климат там, на западном берегу, гораздо мягче здешнего.
Фру Боркман (с горькой усмешкой), Гм! Будто? (Переменив тон.) Да, ты в самом деле ужасно много сделала для Эрхарта. (Опять меняя тон.) Конечно, у тебя были средства на это. (Улыбаясь.) Тебе-то повезло, Элла: удалось спасти все, что было у тебя.
Элла Рентхейм (видимо, задетая). Я шагу не сделала для этого, могу тебя уверить. Я долго-долго и не подозревала даже, что положенные на мое имя бумаги... остались нетронутыми...
Фру Боркман. Да, да. Я в этих делах ничего не понимаю. Говорю только, что тебе повезло. (Вопросительно глядя на нее.) Но с чего все-таки ты сразу взяла на себя воспитание Эрхарта? Что у тебя было на уме?
Элла Рентхейм (глядя на нее). На уме?
Фру Боркман. Да. Верно, была же у тебя какая-нибудь цель. Что ты собиралась делать с ним? То есть сделать из него?
Элла Рентхейм (медленно). Я хотела облегчить ему возможность стать счастливым человеком.
Фру Боркман (презрительно). Э! Людям в нашем положении не до счастья; есть другая цель жизни.
Элла Рентхейм. Какая же, по-твоему?
Фру Боркман (серьезно, гордо глядя на нее). Эрхарт прежде всего должен стремиться к тому, чтобы подняться так высоко в глазах людей, окружить свое имя таким ореолом, чтобы никто не замечал больше ни пятнышка той тени, которую его отец бросил на меня и на моего сына.
Элла Рентхейм (пытливо). Скажи, Гунхильд, в этом ли видит цель своей жизни сам Эрхарт?
Фру Боркман (пораженная). Можно бы, пожалуй, надеяться!
Элла Рентхейм. Не ты ли скорее ставишь ему такую цель?