Война. Только и всего.
Чай, призванный чарами невидимого домовика, оказывается терпким, горчащим на вкус — совсем не такой, как у Винки. Барти делает глоток, поглядывая на Регулуса, нервно меряющего шагами гостиную. Похоже, Кричер забыл, какой чай привык пить гость его хозяина — впрочем, в этом есть и вина Барти; он слишком давно не появлялся здесь.
— Ты часто видишь его? Говоришь с ним? — невпопад спрашивает Регулус, останавливаясь на мгновение. Барти понимает, о ком он, в мгновение ока.
— Смотря что ты понимаешь под «часто», — помедлив, осторожно отвечает Барти. — Чаще, чем тебя. Чем ты вообще занимался эти полгода? Я ничего не знаю о твоих операциях.
Рег его будто не слышит.
— Он много рассказывал тебе? О своем прошлом?
Барти приглушенно фыркает, едва не расплескав чай себе на колени.
— Ага, мы каждый вечер чаи гоняем. Он мне еще и автограф оставил, хочешь, для тебя тоже попрошу?
— Я серьезно, — Регулус вдруг оборачивается. Бокал в его руке уже пуст, но куда страннее то, что он и правда говорит всерьез. — Серьезно, Барти, он говорил тебе хоть что-то? Хоть что-нибудь?
Первое правило приближенных Темного лорда — не упоминать ни о чем, связанном лично с Темным лордом.
Барти невольно ощущает, как этот разговор перестает ему нравиться. Всё это начинает напоминать допрос, только допрашивать его некому — Регулус носит Метку точно так же, как и он сам.
— Да, — помедлив, все же отвечает Барти.
— Это было очень осторожное «да».
— Я осторожный человек, Рег, — он усмехается, но больше не спешит прогонять собственную настороженность прочь. — С чего вдруг такие вопросы?
Блэк качает головой.
— Множество блистательных волшебников готовы отдать за него свои жизни. Он дал нам эти Метки, привязал нас к себе… но что мы получаем взамен?
Горчащий чай застывает у Барти во рту. Он сглатывает почти с усилием. Если бы Регулус не был его другом, он бы уже закончил этот разговор и аппарировал прочь.
Но Регулус — его друг. К сожалению. Это должно что-то значить даже во время войны.
— Я видел, что делает Мальсибер, — тихо продолжает Рег. — Видел, к чему он принуждает других под Империусом. Сколько проживет магл, если заставить его отпилить себе руку? Сколько у него займет сам процесс, если применять только магловские инструменты? Я предположил, две минуты. Всё это затянулось на час, а то и больше. Я не стал дожидаться конца.
Мальсибер. Это имя Барти знакомо.
— Ты не на то смотрел, — терпеливо говорит Барти. Ему вдруг разом становится легче: это не из-за Темного лорда, это из-за причуд Мальсибера и забав с маглами; так гораздо проще. — Мальсиберу плевать, как быстро магл может отпилить себе руку и как будет орать в процессе. Он пытается разобрать Империус по составу. Представляешь, что за заклятие это должно быть, чтобы заставить человека перешагнуть через первичные инстинкты? Чтобы извратить боль и страх так, чтобы они воспринимались как наслаждение, без единого следа воздействия на разум? И не на пару секунд — на целый час! Любую иллюзию можно разбить болью, а от Империуса способ только один — Круциатус или Авада. Поэтому Мальсибер и возится с маглами. Ему любопытно, как устроены Непростительные.
Регулус ставит бокал на парящий поднос и смотрит на Барти. Очень внимательно смотрит.
— Ты применял их? На маглах или волшебниках? — дождавшись кивка, он задает еще вопрос. — Которое?
Барти не отводит взгляда.
Лорд говорил, он должен гордиться своими способностями. Не каждый семнадцатилетний волшебник может сотворить полноценные Непростительные заклятия. И не каждый из способных на это семнадцатилетних волшебников может впоследствии сохранить лицо.
— Все три.
Бокалы на подносе издают тончайший, едва слышный звон. Хрусталь, заставший еще, наверное, прадедов Вальбурги Блэк, идет крохотными неразличимыми трещинами.
— Дурак, — обреченно шепчет Регулус. — Дурак. Зачем? Ты же знаешь, что Смертельное…
«Мне приказали».
Даже в мыслях звучит унизительно; подло. Все это говорят, когда оказываются перед судом Визенгамота, с тенями дементоров, ждущими их в дверях. Я невиновен. Мне приказали.
Безупречная прозрачная чистота Непростительных: само их устройство подразумевает вину. Невиновный не сумел бы применить такое заклятие.
«Ему было любопытно, смогу ли я — и каково это будет».
Барти не говорит и этого: это не касается Регулуса, это не касается никого, кроме него и лорда Волдеморта.
— Мне было интересно, — отвечает он взамен. — Смогу ли я. И каково это будет. Рег, черт возьми, успокойся, не то придется потом объяснять леди Блэк, что мы сделали с ее фамильным сервизом…
Регулус бросает безразличный взгляд на треснувшие бокалы и вдруг начинает смеяться.
— Нет, зачем ты это сделал, Барти? Чтобы он тебя похвалил? Сказал, какой ты хороший мальчик, готовый разорвать собственную душу Непростительным ради чужого признания?
До Барти вдруг начинает доходить, что бокал был наверняка уже не первый.
— А что еще ты готов сделать для него? — проникновенно спрашивает Регулус. — Басти, вон, устраивает теракты. Ты пока только пробовал, но, если тебе понравилось, может, он разрешит тебе отдыхать от работы в Министерстве почаще? Как Мальсиберу?
Барти направляет на него палочку и сотворяет отрезвляющее заклинание, пока его пьяный и не в меру разговорчивый друг не договорился до собственной казни. Блэк запинается на середине тирады, будто споткнувшись; жмурится: отрезвляющее по ощущениям как рождественский фейерверк, взорвавшийся в черепной коробке.
Барти молчит.
И Рег молчит.
Первая Авада — это больно. Незаживающий шрам на всю бессмертную вечность души, который не исцелить ни одним заклинанием. Барти помнит, как задохнулся вечноосенним воздухом Англии, будто ослепнув в одно мгновение; как что-то внутри него, цельное и живое, вдруг треснуло, обнажив сырую рану, расползающуюся по краям.
Смерть одного аврора этого не стоила. Он это знал. И человек, приказавший ему сделать это, тоже знал.
Но так было нужно, так сказал ему лорд, и Барти не спорил. У половины авроров души расколоты Непростительными, только никто не судит их за это; он должен быть готов.
— Ирвен погиб при задержании на прошлой неделе, — негромко говорит Барти. — Официальная причина смерти — огненное заклятие. Знаешь, для чего авроры сжигают тела Пожирателей, Рег? Чтобы никто не понял, что их убило. А знаешь, как допрашивают Пожирателей? Никакая окклюменция не спасет от веритасерума и Империуса после нескольких дней в Азкабане. Хочешь просмотреть протоколы, Рег? Или постоять за дверью камер допроса, послушать, что происходит внутри? Каждая капля веритасерума на учете. Пока заполнишь все нужные отчеты, пока дождешься подписи, пока получишь разрешение… насколько быстрее и проще будет Круциатус? Камеры заперты. Никто не смотрит, что происходит за их дверьми.
Он поднимается, оставив чашку на милость магии домовика. Злость — вытренированная, ледяная — вскипает внутри, заставляя кончики пальцев покалывать от готовой вырваться наружу магии. Он младше Регулуса на полгода, Регу семнадцать и Барти семнадцать, только Рег так и остался мальчишкой, мечтающим о Темной Метке и древней славе чистокровных родов, а Барти…
— Круциатус, — Барти криво ухмыляется, — невозможно спутать ни с чем другим. Люди не кричат от Круциатуса — хрипят, воют, как звери. Голоса под Круцио на человеческие непохожи. Очнись, Рег! Отец велел мне присутствовать на допросе, едва мне исполнилось семнадцать! Не нравится среди Пожирателей смерти — иди, поработай в его отделе! Что ты делал эти полгода? На какие операции тебя отправляли? Или лорд пожалел тебя, оставил размышлять о высоком в родовом гнездышке, чтобы ты не запачкал руки?
Регулус вздрагивает, словно от резкой пощечины; сжимает ладонь на древке палочки, едва сдерживаясь от того, чтобы не ответить так, как его учили отвечать на оскорбления — боевым заклятием. Барти ядовито ухмыляется и допивает чай одним глотком; времена, когда они соревновались на факультете за право быть первым из первых и лучшим из лучших, уже прошли. Фамилии Домов больше ничего не значат, Метка уравняла их всех. Выбирать слова больше не нужно.