Барти пытается не смеяться, но у него едва получается сдержаться до тех пор, пока смех лорда не раздается в наступившей тишине. Том Риддл всегда понимал своих преданных слуг слишком хорошо. Холеный мальчик Бартемий Крауч-младший, слишком гордый для того, чтобы быть послушным сыном, и могущественный лорд Волдеморт, чье имя боялись произносить во всех уголках магического мира. Вот что осталось от них теперь.
Барти опускается на колени, потому что ноги больше его не держат. Он толком не знает, что сказать. От этого ему тоже смешно: сколько он высидел совещаний в Министерстве, сколько его учили филигранно выбирать слова для самых опасных речей, но теперь… в его памяти только холод Азкабана, блаженный дурман Империуса и обжигающая сила, рванувшаяся из украденной палочки в небо печатью Метки.
— Забавное место для встречи таких старых друзей. Ты неважно выглядишь, Барти, впрочем, я отлично тебя понимаю. Хвост! Найди нашему новому гостю место для отдыха.
— Если я нужен вам прямо сейчас, мой лорд…
Существо в кресле слабо шевелится, и Барти мгновенно смолкает.
— От мертвецов мало пользы. — Это можно принять за смешок, и Барти, поразмыслив, решает так и сделать. — У нас есть еще немного времени. Используй его с умом.
В магловском доме много комнат. Барти не запоминает, в которую приводит его Хвост. Тут есть что-то похожее на старую койку, покосившиеся шкафы с ветхими книгами — тоже магловскими — и торшер. Барти пытается зажечь его, щелкнув пальцами. Петтигрю смотрит на него как на идиота и тянется к выключателю — спасибо хогвартским С.О.В.ам, Барти еще помнит, как называется эта штука, — но магловский способ тоже не помогает.
— Запасной палочки не найдется? — хрипло спрашивает Барти. Он не уверен, что у него хватит сил на Люмос, но крысе необязательно об этом знать.
— Мимо кровати промахнешься, Крауч? — зубоскалит Хвост. Конечно, за своей палочкой он даже не тянется. Барти ухмыляется ему в ответ.
Как только лорду перестанет быть нужен этот кусок дерьма, он попросит позволения лично его прикончить.
Первое свободное утро выдается дождливым и серым. Крыша магловского дома протекает: Барти просыпается от того, что вода промочила насквозь его плащ. Когда-то он уже просыпался, дрожа от холода в отсыревшей камере, поэтому сейчас он распахивает глаза мгновенно, мысленно сжимаясь в комок — и не сразу вспоминает, где находится.
Мир прозрачен и тих. Половицы поскрипывают за стеной справа — Хвост нервно расхаживает по соседней комнате. Барти Крауч осторожно вдыхает затхлый воздух дома — и так же осторожно выдыхает обратно.
Ничто не пытается остановить его от того, чтобы сбросить с себя промокший плащ, встать, ракрыть настежь окно. Августовское утро, хоть и пасмурное, пахнет одуряюще свежей травой после дождя, и Барти думает, что утра прекрасней он не видел ни разу в своей жизни.
— Не торчи около окна, Крауч, — трусливо одергивает его Хвост, заглянув в комнату. Барти оборачивается к нему, и что-то в выражении его лица заставляет Петтигрю заткнуться.
— Я несколько лет не выходил наружу.
Петтигрю облизывает сухие губы, недоверчиво щурясь. Может быть, даже такой подонок, как Хвост, с трудом может в это поверить. Барти бы и сам не поверил тринадцать лет назад. Наверное.
Он проходит мимо Хвоста, замирает на мгновение у кресла, но сверток с нынешним телом лорда — уродливым, исковерканным Тёмной магией — остаётся безмолвен и неподвижен. Лестница поскрипывает, но дом еще крепко держится; правда, на входной двери уже не осталось ни единого засова, она открывается от легкого толчка.
Барти делает шаг. Другой. Третий.
Ничего не происходит.
Пять, десять шагов.
Ничего.
Он все еще готов захлебнуться сладким дурманом Империуса, все еще готов рвануться из мутного водоворота чужой воли, все еще готов сражаться до последней осознанной мысли за свою свободу. Он делает еще один шаг, чутко вслушиваясь в тишину.
Ни тени Империуса.
Барти присаживается на корточки и осторожно трогает мокрую траву. Травинки щекочут ладонь — мягкие, гибкие, ярко-зеленые. Он слышит, как испуганно поскрипывает сзади дверь — Хвост приоткрыл ее — но шагов за спиной не слышно, да и у Барти есть дела поважнее, чем один трусливый предатель, прибежавший искать защиты у старого хозяина. Пусть смотрит, если ему так интересно.
— Не стоит тут ходить, — через несколько минут все-таки говорит Петтигрю сзади. — Всё это место хорошо просматривается из вон той сторожки. Я покажу, где безопасно.
Барти оборачивается, но ухмылки на лице Хвоста больше нет. Скорее что-то, больше похожее на страх. Несколько секунд Крауч раздумывает, стоит ли напомнить Петтигрю, как закончили свою жизнь люди, которые поверили в его сказки про безопасность, но ему не хочется портить такое утро подобной дрянью. Он поднимается на ноги, не говоря ни слова.
— Еще у нас есть еда, — бормочет Хвост, ведя его по тропинке куда-то за дом. — Там, внутри.
Крауч кивает.
— Дай мне полчаса. Потом тебе придется рассказать мне всё, что я пропустил.
Полчаса проходят быстро — слишком быстро. Но этого хватает, чтобы хоть немного вспомнить, что такое свежий летний воздух, какие на ощупь капли дождя и как они прохладно щекочут кожу, пробираясь за воротник. Как влажная земля мягко пружинит под ногами. Барти даже рад, что вокруг кладбище — здешним завсегдатаям уже нет дела до одного человека, бесцельно бродящего из стороны в сторону под еще теплым августовским дождем.
Потом Барти вспоминает, какова на вкус еда. Еды в доме немного, но Хвост говорит, что это не проблема; Барти к этому моменту и сам замечает чары Призыва. Скорее всего, Хвост обнес какой-то из ближайших магловских киосков со странным названием «Спар». Оно написано на пачке сендвичей. Сами сендвичи отвратительны на вкус, настолько, что Барти даже сквозь безразличную пелену усталости задается вопросом — маглы едят их от отчаяния или потому, что у них тела по-другому устроены?
Выбирать не из чего. Гадкий вкус сендвичей — лучше, чем никакого. В доме отца Винки готовила великолепные ужины, но Барти не помнит на вкус ни единого блюда. Он не вспомнил бы даже, как ел их.
— Всё остальное там еще хуже, — пожимает плечами Хвост. — Это же Спар.
— Только не начни таскать крысиный корм. Что произошло с тех пор, как я попал в Азкабан?
Петтигрю хмыкает и благоразумно стягивает из вскрытой пачки один сендвич, пока те еще не кончились.
— Не знаю. Я двенадцать лет пробыл домашней крысой Уизли. Кстати, их старший сын, Перси, работает в отделе Международного магического сотрудничества. Может, ты даже слышал.
Барти осторожно кладет сендвич на стол и очень внимательно смотрит на Хвоста. Тот ухмыляется как ни в чем не бывало.
— Я слышал о кое-чем другом, — спокойно говорит Барти. — Пара ребят по соседству со мной мечтали скормить тебе твои же кишки за то, что ты привел лорда Волдеморта в Годрикову лощину. Одного из них ты знаешь довольно близко — ты должен был сидеть в его камере. Любопытно, где же сейчас старина Сириус…
Ухмылка Петтигрю блекнет на глазах. Имя Блэка Барти помнит спустя столько лет только потому, что отец устроил ему настоящий допрос после побега Сириуса — и под Империусом, и без него. Барти тогда долго смеялся, до следующего Империуса: из всех, кто мог выбраться из Азкабана, это сделал Блэк из Ордена Феникса. Невинно осужденный как пособник Пожирателей. И ведь хватило же Блэку сил — тринадцать лет спустя…
— Сириус, — несколько напряженно говорит Петтигрю. — Ну, в общем, из-за него я больше не домашняя крыса Уизли. После встречи старых друзей. Я думаю, он убьет меня, если увидит еще хоть раз.
— Он еще в своем уме?
Хвост, смешавшись, запинается на полуслове.
— Он… я не знаю. Он выглядел как…
«Как ты», почти наяву слышит Барти. И глаза Питера Петтигрю, в отличие от слов Питера Петтигрю, ему не лгут. Питер Петтигрю, столько лет обманывавший и Пожирателей, и авроров, неизменно ускользавший от любой опасности, до холодного пота боится сидеть за одним столом с истощенным и безоружным Барти Краучем.