— Мне придется попросить вас гарантировать это, — в тон ему отозвался Барти — без тени удивления или возмущения. В конце концов, как еще учиться окклюменции? — Надеюсь, вы понимаете, мистер Руквуд.
В ответ ему смешливый бородач быстро начертил кончиком палочки на столе замысловатый символ. Спустя полсекунды тот вспыхнул ровным голубым свечением полноценной магической печати.
Барти знал этот символ. Это была печать девятого уровня.
Печать Отдела тайн.
Он поднял глаза, ни говоря ни слова. Вот почему отец предпочел иметь дело с Руквудом, а не частным преподавателем, согласным на стирание памяти после каждого сеанса легилименции. И вот почему волшебник-полукровка пользовался подобным вниманием у лордов Визенгамота. Всё дело в миниатюрном магическом чертеже, сияющем на столе перед ним.
Даже как-то до обидного просто.
— Понимаю, — медленно произнес Барти. Все Невыразимцы приносят Нерушимый Обет, а Нерушимый Обет аннулирует любой противоречащий ему магический контракт. Даже если бы он вынудил Руквуда поклясться своей кровью, это попросту не имело бы значения: магия Обета при необходимости лишила бы клятву всякой силы. — Если мы не можем верить Невыразимцам, то кому же тогда верить?.. Что же, мистер Руквуд, считайте, что вы меня убедили.
Руквуд провел над печатью ладонью, и та исчезла, не оставив и следа.
— Вас я всего лишь попрошу о молчании, — с едва заметной тенью улыбки сказал он. — Готовы?
Глубокий вдох.
Небо — огромное, лазурное, безграничное; не знающее о государствах и их мелочных склоках, не помнящее ни подвигов, ни преступлений; его сияющий ветер поднимется над Гольфстримом и коснется Британии, чтобы вскрикнуть грозой над Северным морем…
Выдох.
— Готов, — сказал пятнадцатилетний волшебник, не помня ни собственного имени, ни обязательств перед ним; не помня ничего, кроме морского ветра, ждущего его на выходе из Ферт-оф-Форта, ветра, от которого даже антипогодные чары на метле и одежде спасали едва-едва.
Ветер коснулся его чужим шепотом: Legilimens.
— О, — голос Августа Руквуда чуть потеплел, — так вы еще и любите квиддич.
Небо над Ферт-оф-Фортом распалось на тысячи сверкающих осколков. Барти встряхнул головой, пытаясь прогнать странное ощущение, но на смену дезориентации и впившейся в виски головной боли мгновенно пришло другое чувство.
— Простите.
Руквуд смотрел на него так же внимательно и дружелюбно.
— Я видел гораздо худшие попытки. Попробуйте еще раз, — спокойно предложил он. Барти мельком подумал, что слова ободрения унизительней этих еще надо было постараться найти. — Я вижу, что вам знакомы некоторые основы окклюменционной медитации. Попробуйте запомнить момент, когда ваше сопротивление ломается. Когда вы сможете с точностью определять, когда именно ваш разум поддается вторжению, перейдем к технике.
Барти постарался выбросить из головы «худшие попытки». Получилось так себе, но пришлось кивнуть. Пришлось снова сделать вдох и на выдохе попытаться забыть обо всем, кроме неба над Ферт-оф-Фортом — воспоминания, ставшего его единственным более-менее сносным окклюменционным барьером.
— Legilimens, — сказал Август Руквуд.
***
Все знают, что в этом году Кубок Школы будет за Слизерином.
Первый матч с Гриффиндором — в сентябре, команды еще не вошли в ритм тренировок, а игра уже совсем рядом: Барти на пару с Регом пришлось постараться, чтобы продавить у МакГонагалл подпись на столь ранний матч. В Хогвартсе непривычно тихо без завываний Сириуса, безуспешно пытающегося изобразить High Voltage, и без громких задиристых шуток Джеймса: Мародеры закончили Хогвартс этим летом.
Время реванша.
Барти невинно улыбается в глаза строгому гриффиндорскому декану: мы ведь хотим укрепить дружеский дух соревнования, профессор МакГонагалл, чем раньше начнется сезон, тем проще будет новым игрокам Гриффиндора влиться в команду, правда? Может, найдется даже замена «золотому ловцу», как знать?
У Пуффендуя очень слаженная команда в этом году, задумчиво говорит Рег, когда они выходят из кабинета декана, получив заветную подпись. Барти с легкой иронией выгибает бровь: лучше нашей?
Смеются они вместе.
Барти пятнадцать, и он разгадал величайшую тайну: чтобы быть лучшим, тебе вовсе необязательно быть совершенным волшебником, не знающим промаха ловцом или безупречным окклюментом. Ты можешь быть сколь угодно плох в любом из этих занятий, это не имеет значения, пока ты будешь немножечко лучше всех остальных.
Ни на одном из семи курсов Хогвартса нет ученика, способного обойти его в учебе, и к тому же теперь он — староста факультета. Это значит, что если какой-то кретин-слизеринец решит пойти по стопам Мародеров и лишить свой факультет уймы баллов бессмысленной идиотской выходкой, Барти превратит его жизнь в ад. Все в Слизерине отлично это понимают. К тому же, вряд ли кому-то хочется новых Мародеров в Хогвартсе; ученики слегка подустали от бесконечной войны с директорскими любимчиками. Как будто мало войны, идущей за стенами школьного замка.
Сентябрьский матч Гриффиндор проигрывает почти вчистую. До самого отбоя в коридорах гремит музыка, и Барти, едва пряча усмешку, соглашается на потерю двадцати баллов: по сравнению с баллами, которые они получили за матч, это пустяки.
— Мистер Крауч! Вы же староста! — возмущенно пищит ему профессор Флитвик.
— Профессор, — с не меньшим возмущением кричит ему в ответ Барти, — но ведь сейчас же будет соло!
Из каждого угла оглушительно гремит Machine Head. Все семь курсов знают наизусть каждую ноту альбома, и когда в горячечный ритм первого трека врывается бушующее клавишное соло, в коридорах замирают не только ученики — даже сам профессор Флитвик.
Когда последняя нота Highway Star затихает, Барти мягко взмахивает палочкой, развеивая развешанные по коридорам замка репродукторные чары. В гостиной Слизерина, конечно, они останутся, но гостиную опечатали Квиетусом сразу после матча, поэтому Мерлин с ней.
Профессор Флитвик неподвижно смотрит во двор поверх широкого подоконника.
— Сколько с вас сняли?
Барти косится на него.
— Двадцать.
— Двадцать баллов Слизерину, — вздыхает Флитвик, — нельзя наказывать учеников за любовь к искусству. Только директору…
— Ни слова, — клятвенно обещает Барти.
***
Пустая комната, наполненные чаем чашки, дежурные вопросы о прошедшей неделе. Барти еще только начинал чувствовать подступающую усталость, но Август едва ее скрывал: на Отдел тайн пришлось немало давления; аврорат требовал выдать боевые артефакты для использования против Пожирателей смерти. Барти знал об этом, потому что большая часть этих требований была подписана рукой Бартемия Крауча.
И еще приближался очередной дождливый ноябрь, пророчивший долгую, дождливую и серую зиму. Небо над Ферт-оф-Фортом казалось теперь единственным спасением от вездесущей английской серости.
— Перерыв, — сказал Август. — Хороший блок, Барти. Ты много работал.
Барти сдержанно поблагодарил за похвалу. Радости от нее он почти не ощутил: впереди было еще очень, очень много работы, но ему, конечно, всё равно было приятно. В Хогвартсе и дома все уже привыкли, что Барти Крауч всегда оказывается впереди, и он терпеть не мог, что это принималось как должное или как не требующий никаких усилий талант. Когда у него спрашивали о талантах, он называл только один: родовую способность к языкам, свойственную всем Краучам. Других у него не было.
— Тебе стоит начать практиковаться с окклюменционными личинами, — задумчиво произнес Август. — Окклюменция хорошо тебе удается, это редкость… даже для количества часов, которые ты посвящаешь практике. Обычно это свойственно людям, которые много лгут. И сотрудникам Министерства.