Мы работали с ними очень долго, всплывая ночью в надводное положение, и находясь в дрейфе с выключенными огнями, а иногда и днём в некотором отдалении от них. Однажды ночью была объявлена боевая тревога, срочное погружение и требование ЦП, обеспечить самый полный ход. ПЛ нырнула без всяких предосторожностей и осмотров отсеков сразу на рабочую глубину и на полном ходу начала манёвры по отрыву от преследования. Эти манёвры продолжались чуть меньше суток. Убедившись, что преследования больше нет, мы вернулись к корабликами и запросили добро на всплытие. Оказалось, что тревога была ложной. Вахтенный офицер, увидевший ходовые огни этой шлюпки, принял их за огни быстроходных катеров. Те же, кто находился в шлюпке, уже видели контуры находящейся в дрейфе «К-1», но подойдя ближе, её не обнаружили. Капитан «Вавилова» не доверял своим кокам и готовил акулье мясо сам. Своё кулинарное искусство он однажды привёз нам на пробу. На столе в блюдце в каюткомпании находилось что-то, похожее на жидкую манную кашу. Из-за какого-то чувства брезгливости к этим тварям, я даже не решился попробовать. Уже под конец нашей совместной работы Калашникову предложили, чтобы он послушал, как шумит его лодка. Он, сделав запись в вахтенном журнале о том, что в командование ПЛ вступил старпом, убыл на «Вавилов», а мы прошли несколько раз под ними. Вернулся он с подарком. На палубе лежала акула длиной около двух метров. Несколько моряков попытались пассатижами выломать зубы, но тщетно, они ломались, но не вытаскивались. Мы уже готовы были покинуть полигон и лечь на курс домой. Было принято решение, всунуть эту рыбину в рубку и привезти в Лицу. Всплытий в надводное положение больше не планировалось, а температура воды на рабочей глубине около трёх градусов. В каюткомпании во время обеда поинтересовались, как там наша лодка шумит. «Как пустые консервные банки, привязанные к хвосту собаки, бегущей по асфальту».
Кроме экипажа и особиста на борту находился флагманский врач дивизии майор медицинской службы В.А.Довгуша. Мы с Юрой, может кто ещё, попали в группу наблюдения за нашим здоровьем и самочувствием в течении всей боевой службы. Мы должны были каждые сутки появляться в каюте доктора капитана медицинской службы Н.Н.Алфёрова. Он или Довгуша после нескольких простеньких испытаний делали для себя выводы, в какую сторону происходят изменения. Скажем, смотри в трубку, как появится в ней светлая точка, немедленно дай знать. Сделал 15 приседаний, опять смотри в трубку. Это мероприятие не отягощало нам жизнь, наоборот, мне было интересно знать, как ведёт себя мой любимый организм.
При возвращении домой управленцы начали жаловаться на потерю чувствительности аппаратуры управления стержнями автоматического регулирования мощности реакторов. Для нас с Юрой Крыловым эта вводная прозвенела впервые, и раз жалобы на аппаратуру, мы к ней бы и направились с запасными лампами, отвёртками и паяльником. Но у нас был Виталий Адаменко, опытные управленцы и Виктор Павлович. Нет, ребята, готовьтесь к юстировке ионизационных камер, зона выгорания ядерного топлива поднялась вверх, а камеры, измеряющие мощность, остались внизу и замеряют неизвестно что. Их надо поднимать в зону горения. Условия обитания в аппаратных выгородках не ахти комфортные, лишних движений постарайтесь избегать, делайте всё неспеша, но побыстрее, это в ваших интересах. Виталий во время нашей работы будет находиться на ПУ, управление реакторами будет переведено в ручной режим без всякой автоматики и вслепую. Кроме того, уже заменена та зона, на которой такую операцию выполнял он. Легко сказать, неспеша, но побыстрее, нащупать камерами начало, центр и конец зоны выгорания.
И, так, 5 камер на каждом реакторе, одна из них запасная, она не в счет, 4 надо поставить в другое положение, получается, по две на брата. Будем меняться местами после каждой. Токи, которые должны идти через камеры, подсчитаны, всё, что нам будет необходимо, собрано, на ногах флотские ботинки на микропоре, потому что крышка реактора, как сковородка, раскалена до 300 градусов и кожаную подошву сандалей прожигает в момент. Мы готовы. Реакторы в установившемся режиме на мощности 50%, ПУ докладывает в ЦП о готовности, ревёт ревун, для БЧ-5 и химической службы объявляется боевая тревога. Все переключения в сети, изменение скорости хода ПЛ запрещены. Подойдя к переборочной двери реакторного отсека, нас встречает Вова Куракин, снимает с нас дозиметры и выдаёт другие, способные измерить лошадиные дозы облучения, несовместимые с жизнью.
Мы заходим в пустой реакторный отсек, потому что при 50% вахта из отсека убирается в смежный, снимаем печать и замок с СУЗовской, где находится вся аппаратура, открываем клеммник, где подключены камеры, мостим около неё миллиамперметр. Мы уже за биологической защитой, которая защищает центральный проход отсека, но не нас. Снимаем печать и замок с аппаратной, пытаемся открыть дверь, но хотя давления уже нет, её присосало, она присохла, и это удаётся не сразу. Юра уже откручивает клемму, в разрыв цепи подключает прибор, я начинаю поднимать первую, он корректирует, вверх или вниз. Ох и жарища, градусов 200, пот уже по пяткам, наблюдаю, чтобы не оказаться в зоне падения стержней аварийной защиты, упадут, как гильотина перерубят пополам. Ногу, которую на крышке, пора убирать, жжёт. Наконец-то первая установлена, выскакиваю оттуда, как ошпаренный. Юра уже восстановил разорванную цепочку и, разорвав следующую, прыгает в аппаратную. Я подключаю прибор и корректирую его, вверх, вниз. Сейчас он ногой, которая на крышке реактора ощущает, что под ней что-то живое, и ему хотелось бы заглянуть туда и посмотреть, там полыхает неумной силы огонь, просто слабое свечение, или вся эта жара выделяется в полной темноте. Никогда об этом не задумывался, пока не ступил ногой на крышку. Установлена вторая, Юра выскакивает оттуда. Я восстанавливаю цепочку второй камеры, разрываю третьей и прыгаю в аппаратную. Поднимая и опуская третью камеру по команде, краем глаза вижу камеру Туркина, потом руки и глаза испуганного насмерть Куракина. Самого его не видно, он за дверью. Он растянул меха, набрал того, чем мы дышим, и скрылся определять, сколько нам осталось жить.
Доложили на ПУ, что юстировка на левом реакторе закончена, там попробовали перейти на автоматическое управление, мы закрыли и опечатали двери, доложили на ПУ, что начинаем юстировку на правом реакторе и двинулись к носовой СУЗовской, где повторили то же самое, что в кормовой. Туда тоже прибегал Куракин с камерой Туркина. Окончив работу, мы вышли из реакторного отсека, Куракин снял с нас дозиметры и всю одежду, в которой мы работали, отправив нас в душ мыться, не выдав взамен ничего. Так, в чём мать родила, мы проследовали по отсекам в поисках одежды, чтобы закрыть свой срам. Мы закончили как раз перед обедом. После объявления отбоя боевой тревоги, сразу объявили, команде обедать. Мы привели себя в порядок, как могли.
Но я же видел испуганные глаза Куракина, он же лучше всех на ПЛ знает, сколько нейтронов и гамма-лучей летает по отсеку, а в инструкции по проведению юстировки он обязан взять пробу того, чем дышат находящиеся там люди. С какой целью он брал пробы. Мы и без него понимали, что находимся не в парке отдыха. В наших секретных тетрадях в обязательном порядке должна быть полностью законспектирована авария на АПЛ «К-19». Моя семья жила на ул. Корчилова, погибшего при ликвидации этой аварии, и не от поражения электротоком в результате нарушения правил техники безопасности, как обычно преподносится после гибели подводников на АПЛ. И, как выяснилось позже, погиб он сразу не один, а семеро, и ещё двадцать после возвращения в базу. Ну а те, кто потом, погибли, то от врождённой патологии. Если остальной л.с. АПЛ не знал и не догадывался, для чего на ПЛ предусмотрена специальная группа баллонов и с какой целью в аппаратных поддерживается разрежение, то для л.с. БЧ-5, начиная от матроса срочной службы, это никакой тайны не представляло. Находясь там, я пытался всё время контролировать своё самочувствие, вспоминая первые признаки заболевания. Потливость, там при 200 градусах не замёрзнешь. Бледность, как я её увижу у себя, и какая бледность в парилке, и ли Юрка должен смотреть на меня, когда я побелею, а я на него, так надо не торопясь, но побыстрее. Слабость, какая глупость. Головокружение, нет его. Рвота?