Как бы то ни было, хлопочущих за арестованного (например, секретаря только-только возникшего СП СССР Аболкасима Лахути) в Кремле встречали с пониманием. А когда был вынесен приговор, даже по тем временам minimum minimorum (всего-то 3 года ссылки), вопреки обыкновению жене поэта разрешили сопровождать мужа для совместного проживания. Когда же через какое-то время Надежда Яковлевна телеграммой на имя Сталина попросила перевести их из захолустной Чердыни в какое-то менее тоскливое место, дело было практически мгновенно пересмотрено, разрешение получено и супруги переехали в Воронеж, где и прожили до 1937 года, то есть до окончания срока. Тогда, радуясь свободе, Осип Эмильевич пишет «Оду», не менее знаменитую, чем крамольная сатира, но с обратным знаком. Пишет, скорее всего, искренне. Ибо вряд ли может не знать от жены и друзей о позиции, занятой в отношении него человеком с жирными, как черви, пальцами и широкой грудью осетина.
Как знать, не стремись гений в столицы, он, чем черт не шутит, вполне возможно, еще славословил бы ХХ съезд и лично дорогого Никиту Сергеевича. Увы. Прозябать было не по гонору, а в Москве в писательской среде вовсю плелись новые интриги, и нравы были ничем не гуманнее РАППовской эпохи. Делили посты, мерялись талантами, склочничали и интриговали. Рукопись, предъявленная Мандельштамом, была оценена рецензентами весьма низко, как «холодная, головная» поэзия. В чем-то Николай Павленко, основной рецензент, был прав, даже поклонники Мандельштама, наверное, не рискнут утверждать, что «Воронежские тетради» - пик его творчества, хотя, как всегда у Осипа Эмильевича, отдельные строки бьют наповал. Признавая отдельные удачи, автор рецензии все же не рекомендует сборник в печать, отметив, что стихи проникнуты несоветскими (это слово не сказано) настроениями. То есть констатирует именно то, что и есть на самом деле. Ни больше, ни меньше. К сожалению, адресат рецензии, Владимир Ставский, позже героически павший на фронте, что, впрочем, его не оправдывает, являлся, по воспоминаниям абсолютно всех, кто его знал, одним из наиболее активных кляузников и интриганов в руководстве СП. В марте 1937 года, опираясь на рецензию Павленко и соответствующим образом ее прокомментировав, он направляет Николаю Ежову «информацию» о ненадежном человеке. Который, между прочим, только-только вернулся из ссылки и раньше с кем только связан не был. Однако ареста не случается, судя по всему, донос тщательно проверяют. Когда же 3 мая 1938-го (то есть в самый разгар «ежовщины») второй арест все же становится фактом и, учитывая специфику момента, следовало предполагать, что Мандельштаму светит стенка, что-то (или кто-то… вспомните: «он же мастер, мастер!») вновь приостанавливает расправу. В итоге мера наказания - сроком на пять лет. Естественно, по 58-й статье. А по какой же еще? Но с правом переписки, поскольку срок, согласно закону, не предполагал запрета. Впрочем, правом этим Осип Эмильевич, к сожалению, воспользоваться не успел. До прибытия на место окончательного назначения переписка не дозволялась, а он, как известно, скончался от тифа в пересыльном пункте Владивостока. Тиф – штука и сейчас неприятная, а поэт был нежен и не привык к тюремному режиму. О чем я, несомненно, скорблю, как и все поклонники Большой Литературы. Никак не понимая, однако, с какой стати несчастный Осип Эмильевич считается не просто «одной из главных жертв сталинизма», но и личным пятном на совести Иосифа Виссарионовича.
В скобках
И еще одна странность. По делу 1938 года Мандельштам был реабилитирован в числе если не первых, то точно не вторых. Сразу после ХХ съезда. А вот с первой судимостью хрущевские орлы, имевшие вполне конкретную установку, почему-то предпочли не спешить. Так что по делу 1934 года справедливость восторжествовала только в 1987-м, когда по ходу очередного, как думалось инициаторам, окончательного обнуления Сталина реабилитировали вообще всех подряд. Причем в рабочем порядке, без положенной процедуры пересмотра. Поскольку, как сказано в «Справке» на имя секретаря правления СП СССР Р. Рождественского, подписанной старшим помощником Генерального прокурора СССР В. Антиповым, обнаружить материалы дела «принятыми мерами не представляется возможным». Кому как, а мне, не скрою, очень интересно, что же все-таки такое, а главное, почему, сочли целесообразным уничтожить неведомые герои, рывшиеся в архивах в дни первого реабилитанса…