Ефремов: «Не могу сказать точно. Просто я сидел с ним, а потом узнал, что в это время было покушение».
Прокурор переворачивает вопрос с ног на голову: «А когда произошло покушение на Чубайса?».
Ефремов: «Вот не знаю абсолютно».
Прокурор ищет где бы зацепить свидетеля на противоречии: «А до того дня Яшин оставался у Вас ночевать?».
Ефремов уже порядком устал, бормочет с трудом: «Бывало. Приходил помочь, приносил что-то. Бытовые вопросы решал, меня ведь парализовало».
Прокурор безжалостно: «Когда в тот день Вас посещал Яшин, кто его еще видел?»
Ефремов в изнеможении: «Никто. Дети спали у себя в комнате».
Прокурор не отпускает его из цепких когтей допроса: «Можете уточнить время, когда к Вам Яшин приехал?».
Ефремов: «Вечером уже. Часа в 22».
Прокурор: «Утром его кто-нибудь видел?».
Ефремов тяжко вздыхает: «Думаю, нет. Дети в школу ушли».
Прокурор ядовито: «Когда же Яшин проснулся?».
Ефремов, приподняв здоровое плечо: «Может, часов в девять».
Прокурор буквально въедается в больного: «В котором часу Вы репортаж по телевизору видели?».
Ефремов вяло отбивается: «Часов в 11-12».
Прокурор не отстает: «Яшин у Вас дома был или уже ушел?»
Ефремов почти на издыхании: «Точно не помню».
Прокурор: «Вы с Яшиным после этого еще встречались?»
Ефремов: «Нет, до ареста не встречались».
Эстафету допроса тут же подхватывает молоденькая подручная прокурора Колоскова, в голосе которой скептицизм вибрирует мелодичными, но жестокими нотами: «Для чего к Вам Яшин в тот день приходил?».
Ефремов бесхитростно: «Он достал деньги для журнала».
Колоскова испытующе: «Вы воспользовались этими деньгами?»
Ефремов: «Да, они пошли на выпуск журнала к Дню Победы – это было пять или семь тысяч рублей».
Колоскова ускоряет темп допроса: «Яшин в тот вечер много выпил?»
У Ефремова впервые на лице что-то вроде улыбки: «Да как Вам сказать – по граммам или в каком состоянии он был? Нормально выпил».
Колоскова не сбавляет темпа: «Яшин всегда носил бороду?»
Хорошо заметно, что Ефремову невмочь уже стоять у трибуны: «Нет, не всегда. Тогда у меня он был без бороды».
Колоскова: «В тот вечер он почему остался ночевать?»
Ефремов: «Поздно было и нетрезв. Метро уже не ходило».
Экзекуцию допроса продолжил Шугаев: «Что-то непонятное. Вы сказали, что выпили бутылку коньяка, почему же тогда Яшин был так пьян? Он что, падал у Вас на глазах? Он что, не мог добраться домой?».
Ефремов помолчал, не без уважения оценивая тучную комплекцию чубайсовского адвоката, которого и две бутылки не свалят с ног. С Яшиным по количеству алкоголя на килограмм веса не сравнить: «Видимо, не мог».
Шугаев, как опытный допросчик, резко меняет тему, чтобы застать свидетеля врасплох: «В чем Яшин был одет?».
Ефремов даже пытается усмехнуться: «Я не помню во что я был одет».
Шугаев: «Яшин состоял в каких-либо экстремистских организациях?»
Ефремов озадаченно: «Не знаю».
Шугаев: «Как Яшин относился к лицам других национальностей, например, к евреям?»
Ефремов таращит глаза: «Не знаю».
Шугаев: «А к Чубайсу он как относился?»
Ефремов: «Никак не относился, мы это не обсуждали».
Интересно, если бы Ефремов признался Шугаеву, что Яшин очень уважал Чубайса, может даже любил его, привело бы это подсудимого по просьбе адвоката Шугаева к оправдательному вердикту? А если бы свидетель убедил Шугаева, что Яшин терпеть не мог Чубайса, это мнение стало бы для подсудимого роковым?
Шугаев: «Почему Вы, обладатель такой важной информации, не явились к следователю и не рассказали обо всем?»
Ефремов беспомощно двинул ногой: «Я и хожу-то лишь по квартире да вокруг дома».
Адвокат Чубайса Коток поспешил выступить заботником о здоровье свидетеля, как добрый следователь после злого: «Вы были в таком тяжелом состоянии, и это позволило-таки выпивать Вам с Яшиным?».
Ефремов кивнул: «Мне врачи разрешили по 70 грамм во второй половине дня».
Стало понятным, почему Яшин не смог в тот вечер добраться до дома. Принял без малого поллитра коньяка, принял на свое счастье, иначе ночевал бы у себя дома и не было бы у него никакого алиби, ведь жены обвиняемых, как свидетели, прокурорами и судьями вообще в расчёт не берутся.
Промучив разбитого инсультом беднягу битых два часа, обвинение потребовало огласить показания свидетеля, данные им на суде два года назад. Пошёл третий час пытки.
В оглашенных показаниях, по сравнению с только что услышанным, новым оказалось лишь одно: живая жена Ефремова. Прокурор не замедлил уличить: «Вы говорили прежде, что Вашей жены не было дома, что она ушла. Теперь говорите, что она умерла».
Ефремов растерялся, губы его жалко задергались, подбородок задрожал, он едва сдерживал рыдание: «Да как же так! Жена у меня умерла в 2002-м году. Кто ж такое записал, что я с женой и жена куда-то ушла. Куда ушла?! Ведь навсегда ушла! Да как же это так!».
Ясно представилось, как пишутся протоколы судебных заседаний, сокращая важные места, передергивая ключевые фразы, чтобы потом такие вот «обрезанные» протоколы решали судьбу подсудимых.
Едва живого инвалида приставы сопроводили до дверей. Зал с облегчением вздохнул, в течение всего допроса не покидало ощущение, что человека доканывают прямо на наших глазах.
Освободившееся свидетельское место занял Александр Сергеевич Чубаров, сослуживец подсудимого Квачкова. В военной форме генерала, подтянутый и строгий.
Начал допрос адвокат Квачкова Першин: «Вы были 17 марта 2005 года на месте происшествия?»
Чубаров уточняет: «Я был там не 17-го, а 18-го марта».
Першин: «Правильно ли было выбрано место засады с точки зрения военной науки?»
Судья тут же включает изрядно поднадоевшую заезженную ею пластинку: «Вопрос снимается, так как не относится к фактическим обстоятельствам дела».
Першин: «Вы видели воронку?»
Чубаров: «Видел. Это не воронка, это выщербина глубиной в две-три ладошки. Она находилась в стороне от полотна дороги в канаве. За откосом три сосны, на которых были повреждения раздробленным грунтом».
Першин: «Правильно ли было установлено взрывное устройство?»
Чубаров категорически: «Нет. Об этом не может быть и речи».
Выслушав ответ, судья не пускает его в протокол: «Я вопрос снимаю, так как он не относится к фактическим обстоятельствам дела. Мы мнения людей о происшествии не выясняем».
Першин: «Как давно Вы знакомы с Квачковым?»
Чубаров: «С 1971 года».
Першин: «Способен ли Квачков поразить цель из стрелкового оружия на расстоянии 25 метров?»
Чубаров: «С расстояния 25 метров цель способен поразить любой солдат спецназа второго года службы».
Першин: «Каковы были навыки Квачкова в разработке спецопераций?»
Чубаров: «Он был инструктором по минно-подрывному делу».
Першин неожиданно задает генералу излюбленный вопрос обвинения: «Квачков высказывал экстремистские взгляды?».
Чубаров даже не задумавшись: «Не слышал от него ни в какой трактовке».
Першин: «Он высказывался в отношении Чубайса?»
Чубаров уверенно: «Нет».
Першин спрашивает генерала спецназа: «Как Вы определяете мощность взрыва на основании воронки?».
Прокурор вдруг громко протестует: «Ваша честь, Чубаров не обладает специальными познаниями!».
Судья послушно снимает вопрос, хотя генерал Чубаров - выпускник академического разведфакультета, за плечами которого громадный опыт диверсионной работы, - как раз и обладает глубокими специальными познаниями во взрывном деле.
Першин: «18 марта на месте взрыва Вы видели какие-либо болты, гайки, шарики?»
Чубаров убежденно: «Нет, не видел».
Прокурор: «Вы - действующий офицер?»
Чубаров: «С 2004 года в отставке».
Прокурор уточняет: «Имеете ли Вы отношение к войскам специального назначения и к войскам, занимающимся подрывным делом?».
Чубаров: «Да, я проходил службу в частях спецназа. Окончил Академию, разведывательный факультет».
Прокурор: «В какой период времени Квачков проходил службу в Таджикистане?»
Чубаров: «Он не проходил там службу. Он был откомандирован в Таджикистан в 1992-1993 годах».
Прокурор: «После службы Квачков не утратил своих профессиональных навыков?».