Гозман, верный глашатай Чубайса, стремясь выглядеть умно и интеллигентно, не даром писал диссертацию о приемах, навязывающих подсознательную симпатию к самым несимпатичным человеческим типам, засомневался в целесообразности: «В заявлении Яшина не говорится ничего об обязательствах соблюдать порядок в судебном заседании, поэтому надежд на исправление Яшина у нас не имеется».
Адвокат Чубайса Шугаев на чьи-либо симпатии плевал и попер без интеллигентских деликатностей: «Я категорически возражаю против возвращения Яшина. Он оскорблял суд, и я хочу напомнить: 21 ноября 2009 года Яшин заявил, что суд скрывает от присяжных правду, 27 ноября Яшин заявил, что суд дискредитирует его в глазах присяжных… И таких фактов очень много! Прошу отказать Яшину в его ходатайстве!».
Судья, убедившись, что сторона обвинения дружно злопамятна, решила не торопиться с репатриацией изгнанника: «Принимая во внимание, что участие подсудимого Яшина в сегодняшнем процессе обеспечено, решение по его участию в дальнейших судебных заседаниях будет принято после его допроса».
Присяжных заседателей пригласили в зал, подсудимый Яшин подошёл к трибуне. Но дело до показаний дошло не сразу.
Адвокат Закалюжный продемонстрировал жесткую позицию защиты: «Ваша честь, боюсь, что допрос Яшина может не состояться».
Яшин эхом откликнулся на слова своего адвоката: «Я желаю дать показания, но только если меня вернут в зал суда!».
Судья требовательно повысила тон голоса на несколько нот, словно вела партию скрипки в струнном квартете Шнитке: «Так Вы желаете дать показания?!».
Яшин ответил ей густым, хоть и вежливым контрабасом: «Только если меня вернут в зал суда, Ваша честь».
Судья продолжает партию скрипки в тех же требовательных нотах: «Подсудимый! Вы предупреждаетесь о недопустимости доведения процессуальной информации до присяжных заседателей!».
Встаёт адвокат Закалюжный: «Я возражаю, Ваша честь!».
Судья все тем же скрипичным голосом: «Адвокат предупреждается за нарушение закона!».
Закалюжный не остаётся в долгу: «Вы неправильно излагаете законы, Ваша честь».
Судья пытается притормозить дискуссию о законах: «Уважаемые присяжные заседатели, прошу оставить без внимания заявление адвоката Закалюжного. При вынесении вердикта вам будет предложено ответить на следующие вопросы: Первый. Доказано ли, что имело место данное деяние? Второй. Доказано ли, что деяние совершил подсудимый? Третий. Доказано ли, что подсудимый виновен в данном деянии? Все остальное не должно касаться вашего внимания. Подсудимый, так Вы будете давать показания?».
Яшин в ответ добросовестно басит: «Ваша честь, я согласен давать сегодня показания лишь из уважения к присяжным заседателям и в целях экономии их времени».
Скрипка судьи снова солирует и повторяет старый мотив: «Суд предупреждает подсудимого Яшина!..».
Предупрежденный подсудимый тоже выступает с предупреждением: «Тогда я прошу стороны обвинения и защиты не беспокоиться. При допросе я буду отвечать только на вопросы присяжных заседателей».
Судья растеряна. Еще больше растерялись обвинитель с чубайсовскими постпредами, ибо, как пишут в сказках, котлы кипучие уже горят, ножи булатные давно наточены, а теперь им остается лишь молчаливо щелкать зубами, захлебываться едкой, голодной желчью.
Судья, пытаясь отговорить Яшина от его законного, но такого неудобного для обвинения намерения, практически грозит ему: «Суд разъясняет подсудимому Яшину, что вопросы присяжных заседателей будет задавать председательствующий судья».
Яшин сознает всю рискованность своего поступка: «Я это знаю. Разрешите приступить? Первый пункт. Мое появление в Жаворонках. Я снимал с семьей квартиру в Теплом Стане, потом дочка родилась, расходов стало больше. А хозяин с января квартплату поднял с шестисот до девятисот долларов. Я решил действовать так: поселиться пока у Владимира Васильевича Квачкова на даче в сорока километрах от Москвы. Но там ни света, ни отопления - ничего. Решили сначала снять квартиру рядом с дачей, за это время дачу утеплить и оборудовать, чтобы туда к лету с семьей переселиться. Сначала я поехал в Голицыно, но снять там квартиру невозможно, рядом пограничное училище, офицеры бесквартирные на постое. Потом мне тетушка одна говорит: «В Жаворонках квартиру можно свободно снять. У меня там племянник снимает». Жаворонки - это следом за Голицыно. Вот я и приехал в Жаворонки, никого ведь здесь не знаю. Иду, смотрю, во дворе на детской площадке ребятишки играют, рядом мамаши сидят. Подхожу, разговорились, объясняю так и так, ребёнок маленький, квартиру надо снять. Девушка с коляской и говорит, а Вы вот туда-то поднимитесь и называет адрес проходившей здесь свидетельницы Риммы Клавдиевны. Поднялся я к ней, она ещё попытала меня, кто к ней направил. Сама-то она квартиру не сдаёт, а вот у её подружки недавно муж умер. Сама-то подружка в Москве живёт и квартира эта вроде как ей и ни к чему, может сдать. Мы по телефону с ее подружкой договорились, я квартиру посмотрел, квартирка, конечно, убитая, но и цену старушка назначила смешную – триста долларов. Это ж не девятьсот! Конечно, в такую квартирку маленького ребёнка не привезёшь, надо её хоть чуть в божеский вид привести, косметический ремонт сделать. Опять же на что делать? Самый маленький ремонт всё равно денег требует. Их ещё найти надо. Но если ремонт сделаю, покажу хозяйке, что я жилец порядочный, можно будет с ней потом о прописке жены поговорить. У меня жена – беженка из Узбекистана, её прописать надо было. Сразу вот такие планы. Да тут ещё одна коммерческая тема была – бизнесмен из Вологды просил меня наладить охрану его леспромхоза. А то сторожа из местных пьют и лес целыми машинами за ящик водки спускают. Вот и решено было за хорошую плату наладить охрану вахтовым методом из иногородних. В конце февраля надо было людей уже отправлять, но хозяин звонит, просит их задержать, а у меня же не все москвичи, куда их теперь денешь? Вот я и подумал: поживут здесь, квартирой займутся. Главное теперь быстрее деньги на ремонт найти.
А у Владимира Васильевича Квачкова на 18-е марта большие мероприятия к защите диссертации намечались, предстояло обмыть монографию, короче, надо было срочно дачу готовить к большому приёму гостей. Он меня к этому делу подключил и сына своего Сашу подтянул. Первым делом надо было освещением заняться. Обратились к электрику, тот такую цену заломил, что мне на полгода жизни хватит. Тогда я своего друга Сашу Найдёнова попросил помочь проводку сделать, он, как моя дочка говорит, рукодельник и чинильник, - всё может. Первый раз мы с Сашей Найдёновым на дачу 6 марта приехали. Снега там тогда много было. У гаражных ворот – практически по замок. А у меня на квартире трое без дела сидят, ждут отправки в Вологду, решили их задействовать снег чистить. В другой раз через неделю собрались, но натопить дачу заранее у Саши Квачкова не получилось, холодно, не поработаешь. Правда, посидели, погрелись за столом, может даже чуть излишне, Саша Найдёнов поскользнулся на крыльце и сильно повредил тогда руку. Так что 16-го она у него даже не сгибалась. Я настаивал, чтобы он к врачу обратился, да у него одно домашнее лечение… 16-го мы с Карватко и Найдёновым проехали по магазинам, закупили всё, что надо для ремонта. Правда, Саша снова расслабился и в кресле заснул, а тут Васильич неожиданно приехал, видит такую картину: «Всё, - говорит, - праздник жизни закончился, все по домам. Два дня осталось. Завтра надо всё сделать!». Но я домой не поехал, жена не любит, когда я в таком состоянии. Поехал к Ефремову, он ветеран ВДВ, главный редактор журнала «Радонеж». Мы с ним еще продолжили, часов до пяти… Встали поздно, пообедали, то да сё… По радио только и говорят о покушении на Чубайса. Вдруг выскакивает фамилия Квачкова. Я, естественно, к Васильичу домой. Куда там! ОМОН в три кольца вокруг дома, весь двор телевизионщиками забит. Со всего мира журналисты! Уже тогда понятно стало, что это грандиозная провокация. Предстояло выяснить – какая. Собрать информацию, проконсультироваться, подумать. Но довершить расследование нам не дали. 20 апреля нас арестовали. Вот, в принципе, и всё».
Судья пытается отстоять прокурорский допрос Яшина: «Подсудимый, Вы будете отвечать на вопросы защиты и обвинения?».