– Помочило бы так, как на этапе! – мечтает кто-то.
– Вот она, жизнь-то наша казачья: дождь идет – о солнышке молишь, а солнце пригреет – опять дождь зовешь, – говорит Химич.
– Эх, вашбродь, хорошо теперь бабам в станице. Легкая у них жизнь, ей-богу, – обращается ко мне Востриков и убежденно развивает свою мысль: – Что бабе? В тепле, в сыте, спит сколько хочет, ест ровно свинья. Ни тебе пуль нету, ни тебе войны. Я, вашбродь, даром что урядник, а очень даже легко поменялся бы на бабье положение, кабы можно.
К моему удивлению, никто не смеется над словами Вострикова. Наоборот, кое-кто серьезно поддерживает его. Видно, что вопрос этот не раз обсуждался между казаками и они имеют о нем свое определенное мнение.
– Что баба? У бабы нет тягла, поела да спать лягла. Бабе не жизнь, а одна скусная конфета. Хоть с чем ни сравните, а вот хуже нашей казачьей жизни нету. Одна слава, что казаки, а муки нам положено больше, чем другим людям. Мы, вашбродь, и за себя, и за других страдать должны. Вот сейчас английцы небось в покое, в довольстве прохлаждаются. Ждут нас. Лежат на пузах под деревьями да поглядывают. А мы через степя да горы к ним идем, своей крови и силушки не жалеем. А почему? Да все потому, что слава о нас такая – казачья, молодецкая. Орлы, мол, они все могут! Ну вот, мы и летим орлами, да только до дому-то ворочаться ровно галки ободранные будем.
Сухорук говорит спокойно, как будто заранее зная, что его речь не встретит возражений. Глаза его прямо и честно смотрят на меня, и, хотя я не должен разрешать ему говорить подобные вещи, у меня не находится иных слов для ответа, как: «Да, брат, ничего не поделаешь: послали, значит, так нужно».
Кони едва волочат ноги и поминутно останавливаются. Часто слезаем и ведем их в поводу. Несмотря на боязнь затеряться в пустыне, все же многие отстают. Подолгу стоим, поджидая их. Особенно тормозят нас больные. Сегодня заболели еще двое. Неизвестно, где и когда они заполучили дизентерию.
Из темноты то и дело несутся заглушенные крики:
– Э-эй!.. Сотня, подожды-ыть… Э-эй!..
Мы ждем. Отставшие мало-помалу подтягиваются. Делаем перекличку по взводам. Слава богу, все налицо. Можно двигаться дальше. Темные фигуры вяло и нехотя поднимаются с земли и бредут за нами. У некоторых казаков кони совсем обессилели и не в состоянии идти дальше. Озлобленная брань и удары плетей мало помогают. Какую жалкую картину должна представлять сейчас для стороннего зрителя наша «лихая» сотня, посланная на соединение за тысячу верст!
Зажигаются бледные, тусклые звезды, но даль все так же безжизненно сера. Минуты кажутся часами. Господи, да где же, наконец, этот заколдованный оазис?! Ведь иначе смерть. Я стискиваю зубы и почти ненавижу в этот момент есаула. Гамалий, вероятно, не подозревает об этом. Время от времени он поглядывает на часы и бормочет про себя:
– Эге, здорово запаздываем; уже одиннадцать часов, а мы еще в девять должны были быть в Сиди-Магомеде.
В темноте мне не видно его лица, но в его голосе слышится поражающая меня уверенность.
– Вы говорите так, как будто мы едем по железной дороге, – желчно иронизирую я.
– Вина за запоздание лежит не на мне, а на составе поезда, – парирует он и уже громко обращается к сотне: – Итак, ребятки, сейчас малость отдохнем, а через полчаса доберемся и до села.
– Слава богу, – шепчет Химич, – добрались!
Слышно, как громко и облегченно вздыхают казаки. Некоторые из них крестятся.
Самоуверенный тон есаула раздражает меня.
– Вы не ошибаетесь, Иван Андреевич? – спрашиваю я. – Ведь впереди нет и намека на жилье.
– Ошибки быть не может. Я точно вымерил расстояние до оазиса по карте, учитывая ее возможные погрешности, прикинул лишних полтора часа; итого получилось шесть с половиной часов. Ушли мы со стоянки в пять, сейчас – одиннадцать. Следовательно, скоро будем на месте.
– А если мы сбились с направления или этот оазис – миф?
– Это невозможно. Карта и проводники могли ошибиться лишь в числе верст, на что я и прикинул лишнее время, а раз компас в руках, сбиться с дороги можно лишь в пьяном виде.
Как бы в подтверждение этих слов вынырнувший из темноты дозорный, запинаясь от радости, докладывает:
– Вашбродь, село вот туточки, рукой подать. Ребята у околицы стоят. Разрешите осмотреть разъездом.
Бешеный восторг охватывает людей. Как по волшебству, исчезают терзавший их страх, усталость, апатия. Голоса гудят, перекидываясь по рядам. Даже кони, почуяв близкий отдых, встрепенулись и ускоряют шаг.
– Иван Андреевич, пошлите меня в разъезд! – просит Зуев, хватая руку командира.