Самум проходит. Ветер несет теперь прохладу и бодрит своей свежестью. Над землей все еще стоит песчаная мгла, но небо быстро светлеет и проясняется. Горизонт опять чист, и солнце вновь жжет своими лучами пустыню. Только новые гряды дюн, выросшие буквально за полчаса, говорят о том, что здесь недавно пронесся страшный самум-бадех[43]. Где-то вдалеке, на юге, куда умчался палящий вихрь, еще стоит мглистая, начинающая редеть пелена.
Я поднимаю голову. Несколько казаков пластом лежат около меня. По бледности лиц, по которым струится пот, их можно принять за тяжелобольных. Медленно встаю и, еще чувствуя слабость и звон в ушах, выхожу из шатра. Словно мертвые, без движения лежат на песке кони, вытянув вперед свои головы.
Оазис оживает. Между шатрами толпятся казаки. Белеют бурнусы арабов. Звучит непонятная гортанная речь.
– Вахмистр, устроить перекличку, все ли в сборе! – выходя из палатки, приказывает Гамалий.
Лицо есаула посерело и говорит о пережитых страданиях, глаза слезятся, губы потрескались и покрылись сетью красных кровоточащих нитей. Впрочем, то же самое и у меня, и у большинства из застигнутых самумом казаков. Из шатров выползают полубольные, еще не пришедшие в себя люди.
– Прапорщик Зуев, берите с собой дежурный взвод и скачите немедленно по дороге. Осмотрите места, пройденные полусотней, и, если найдете отставших людей и коней, забирайте и сейчас же возвращайтесь обратно.
Зуев садится на коня и в сопровождении взвода из ранее пришедшей полусотни едет за село. Никитин обегает шатры, проверяя по списку лежащих и ослабевших казаков.
– Так что, вашскобродь, – докладывает он, – люди все в целости, до одного. Только в бурану шестеро побросали коней и спаслись пешаком. Дудка, Панасюк, Коваль, Дерибаба, Стеценко и Пузанков, – перечисляет он.
Оказывается, мой Пузанков тоже остался в числе безлошадных. Я ищу его, но моего верного «Личарда» нет; по всей вероятности, он еще отлеживается в одном из шатров.
– Еще, вашскобродь, коня одного потеряли. Оторвался с недоуздка – и шасть в пески, лег и ни с места. Ну уж тут, конечно, не казачья вина. Разве до него! Каждый сам о своей душе понимает, – продолжает перечислять наши беды вахмистр.
Гамалий молча покусывает губу. Это значит, что настроение его не из веселых. Потерять в один переход одиннадцать лошадей – более чем трагично. Я пытаюсь успокоить его:
– Иван Андреевич, я думаю, что Зуев приведет отставших коней, вряд ли им что-нибудь сделается.
Гамалий смотрит невидящим взглядом и, как бы отвечая не мне, а на собственные мысли, глухо говорит:
– Все равно, если б даже и нашлись, для рейда они уже не годны. – И, обращаясь к вахмистру: – Фельдшерам – осмотреть больных. Кашеварам – сейчас же приняться за изготовку горячего обеда. Выставить вдоль дороги караулы с пулеметами и никого не выпускать из села. Подсчитать количество больных и здоровых коней. Второй полусотне – расседлать коней. Выйдем не раньше полуночи. Есть у тебя, Лукьян, еще что-либо?
– Так точно, есть! – смущенно, но с затаенной надеждой говорит вахмистр. – Хлопцы просят хочь ночь дать передохнуть. Невмоготу, никак не в силах. Все, ровно как больные, качаются.
– Нельзя. Сегодня в полночь выступаем, – резко перебивает Гамалий. – К ночи приготовиться в поход!
Вахмистр не произносит больше ни слова и, сделав налево кругом, исчезает за шатрами. Вокруг нашей стоянки собираются несколько десятков обитателей оазиса, с детским любопытством разглядывая казаков. Откуда-то появляется Аветис Аршакович, уже успевший вступить в переговоры с местными властями.
– Господа, старшина просит вас пожаловать к себе в шатер.
Гамалий отмахивается и сухо бросает:
– После, сейчас не до церемоний.
Джеребьянц возвращается к старшине. Я не прочь бы последовать за ним, предвидя, что в шатре, вероятно, уже приготовлено какое-нибудь, хотя бы и скромное, угощение, но ожидаю, пока Гамалий не выскажет мне своих соображений относительно дальнейшего похода. Есаул сидит задумавшись. Наконец он поднимает глаза и спокойным тоном говорит:
– Для меня ясно, что сегодня обязательно необходимо уйти из этого оазиса. Я уверен, что о нашем прибытии сюда уже пронюхали. В пустыне есть свой беспроволочный телеграф, и работает он не хуже наших. Если мы будем здесь прохлаждаться, нас завтра же настигнет банда Мамалека бен-Измаила или другого турецкого наймита. Выход только один: слабых и больных коней оставим в Али-Абдаллахе, взамен купим или реквизируем у жителей новых, пополним запасы воды, провианта и фуража, а ночью – в путь. Больных людей поместим на носилки, но задерживаться не будем ни минуты. Вы с этим согласны?