Внизу невдалеке виден белеющий аккуратными рядами палаток английский лагерь, еще дальше – голубые воды Тигра, зеленые поля и бесконечные, тянущиеся к югу по обоим берегам реки финиковые рощи.
Пьем коньяк из любезно предложенных нам фляг, жуем галеты с вареньем. Но англичане вежливо отклоняют все попытки вступить с ними в разговор, притворяясь, будто не понимают меня.
Странная встреча. Почему нас остановили вдали от лагеря и так быстро прогнали бросившихся нам навстречу солдат? При взгляде на развернутый вокруг полуэскадрон у меня невольно мелькает горькая мысль: «Как будто в плен попали».
Прошли сутки с того момента, как мы «соединились» с англичанами и наша измученная сотня обрела долгожданный отдых.
Чувство смутного разочарования значительно усилилось. Когда наш разъезд поджидал на холме подхода сотни, я понял, что английские офицеры кого-то ждут. Действительно, через несколько минут в сопровождении четырех конных драгун к нам подскакал английский майор. Он резко вскинул два пальца к козырьку своего пробкового шлема и, глядя куда-то мимо меня, быстро опустил их.
Я молча откозырял, выжидательно глядя на сытое, выхоленное лицо офицера, по всем признакам мало знакомого с тем, что такое походная жизнь.
– Майор Джекобс. Прислан из штаба генерала Томсона. Рад встретить храбрых казаков русской армии, – произнес он довольно гладко по-русски, старательно выговаривая слова. – Прошу оставаться на месте и, когда подойдет весь отряд, следовать за мною. Вам отводится деревня Аль-Гушри, в пяти милях отсюда.
В его сухом, официальном тоне не слышалось не только радости по поводу нашего благополучного прибытия, но даже просто дружелюбных ноток, как будто бы мы не прошли тысячи верст через горы и пустыни по тылам врага, а совершили маленькую увеселительную прогулку.
– Благодарю за встречу, господин майор, но в сотне много больных и есть раненые. Им нужна немедленная помощь.
– К сожалению, не могу изменить приказа генерала Томсона. Все нужное ожидает вас в Аль-Гушри. Там ваши люди оправятся, отдохнут, приведут себя в порядок, и тогда, после медицинского осмотра, вы получите место в нашем лагере.
– Карантин? – невольно срывается у меня с языка возмущенный вопрос.
Майор холодно глядит поверх меня и, не удостаивая ответом, подносит к глазам бинокль, направляя его вдаль.
Я оглядываюсь. Наша «лихая», «непобедимая» сотня приближается к холму, но, боже, в каком состоянии!
Впереди едет Химич. За ним двигаются трое конных носилок, на которых лежат Гамалий, Аветис и Никитин. Далее – кто верхом, кто ведя в поводу понурого, спотыкающегося коня, кто и совсем без лошади – бредут нестройной толпой казаки. Некоторые сняли сапоги и идут босиком с закатанными по колени штанами. Едва держащиеся на ногах, с желтыми, исхудалыми лицами и запавшими глазами, очерченными темными кругами, они действительно представляли жалкую картину.
«А ведь майор прав, – думаю я, припоминая слова Гамалия о том, что наш рейд должен служить допингом для английских войск. – Понятно, что в таком виде наша сотня вряд ли сможет поднять упавшее настроение английских солдат».
Химич, подстегивая упирающегося коня, подъезжает ко мне.
– Борис Петрович! Там человек пятнадцать лежмя легли. Свалились – и ни в какую! Силов нет их поднять.
Майор окидывает взглядом запыленную, пропотевшую фигуру прапорщика и, чуть сдерживая ироническую усмешку, небрежно бросает:
– Их подберут наши санитарные фуры. Далеко остальные?
Химич глядит на франтоватого англичанина, комфортабельно развалившегося на широкой спине откормленного рыжего гунтера.
– Да так, версты две, кабы не с гаком, – говорит он, пытливо оглядывая майора.
– Итак, здесь место сбора вашего эскадрона. Дальше двигаться нельзя. Когда подтянутся остальные, вас проведут в деревню.
Джекобс отворачивается от нас и цедит что-то сквозь зубы одному из драгун. Тот рвется с места в галоп. Кто-то из казаков вздыхает:
– А наши кони с ветра валятся.
Химич косится на майора, невозмутимо озирающего горизонт.