Машка, узнав одноклассницу исключительно по глазам, торопливо отвернулась, опасаясь, что Анька ее может заметить.
Мать говорила, что родители Аньки, известные на районе предприниматели, владельцы нескольких точек с сигаретами, разорились еще когда Анька в школе училась. Ее мать устроилась работать бухгалтером, там что-то не пошло, и она села за растрату на четыре года. Отец нашел себе другую женщину, а Анька… Анька жила в родительской квартире и прогуливала потихоньку все нажитое добро.
Судя по тому, что увидела Машка, имущество родителей Аньки закончилось, и она теперь зарабатывала самостоятельно. Так, как умела.
А красавчик Семин, говорят, сразу после выпускного убил в пьяной драке человека и сел на пятнадцать лет…
Короче говоря, как-то не особо приятно было Машке встречать одноклассников…
Она все это время старательно не думала о том, что могло быть с Сашкой Светловым. Как сложилась его жизнь? Учитывая тот образ жизни, что он вел… Машка не хотела узнавать, не хотела лишнего…
Сашка оставался для нее чем-то невероятно приятным, светлым, словно лунный луч той весенней ночью.
И никогда, ни в каких, пусть и мимолетных фантазиях, не могла Машка предположить обстоятельства, при которых они сейчас встретились…
Сашка мог сесть в тюрьму, это самый логичный вариант, мог превратиться в наркомана, пьяницу, да мог просто погибнуть в какой-нибудь пьяной драке! Это бы не удивило, только расстроило…
Но вот то, что он мог быть военным, причем, явно не простым солдатом, а командиром… Этого Машка никогда в жизни бы не сумела предположить.
Потому теперь, глядя в темные, жесткие глаза, ощущает бесконечное удивление, даже оторопь, пополам с чем-то непонятным пока, трепещуще приятным…
С этим ощущением мы достаем старые свои дневники, перечитываем смешные наивные записи, удивляясь, какими нелепыми были наши детские проблемы, и вспоминая, что тогда они казались нам чем-то невозможным, совершенно не решаемым… А теперь забыты так прочно, что приходится серьезно напрячься, воскрешая в памяти события детства… Эта трогательность, хрупкость даже, те маленькие дети, что до сих пор живут внутри нас и дают о себе знать совершенно неожиданно: знакомой мелодией, старой книжкой, маминым голосом, мурлычащим незатейливую, знакомую с колыбели мелодию…
Машка ощущает, как перехватывает дыхание, а на глаза наворачиваются слезы. Сашка… Светлов… Красивый какой. Большой. Вырос, надо же… В последнюю их встречу ей казалось, что он огромный, куда еще расти… А сейчас… Он еще больше, еще выше.
И не узнает ее. Совсем не узнает.
Смотрит сердито и снисходительно, меряет фигурку в медицинском костюме насмешливым взглядом, удивляясь, что это еще за пигалица смеет тут ему указывать…
Именно этот взгляд приводит Машку в чувство.
Он не узнает ее. Ну конечно! Она в маске, шапочке, и вообще… Наверно, прав заотдела, выглядит она старше гораздо…
Машке почему-то становится стыдно за свой внешний вид, за волосы, скрученные в гульку и убранные под шапочку, за круги под глазами, несвежую кожу лица, сухие от постоянного использования перчаток руки, след на переносице от маски…
И следом за стыдом приходит облегчение: ну и хорошо, что не узнал! И правильно!
Сейчас она примет его бойца, окажет помощь, даст рекомендацию… И, кстати, почему не на скорой? Совсем с ума сошли…
– Проходите в кабинет, – сухо кивает она, не позволяя уже раскрывшему рот Светлову что-то сказать.
Разворачивается и уходит, ощущая спиной удивленный тяжелый взгляд…
Он не узнал, но это не мешает пялиться… Да уж, Сашка явно не вспоминал ее все эти годы… И хорошо. Она, собственно, тоже монашкой не жила…
Теперь разобраться с его бойцом, отпустить…
И навсегда забыть про Светлова.
Это же возможно? Забыть, зная, что он… Такой вот… Здесь, в одном городе с ней?
Машинально выполняя свою работу, Машка думает о том, что Светлов, наверно, женат. И даже наверняка. Такой мужик не будет тосковать в одиночестве…
И что не стоит про него думать. Все решила же… Но почему-то думается… Глупость такая… Но просто он… Он такой… А она… Такая… Дура…
Просто дура, боже…
Боец, у которого оказывается только сотрясение, а колото-резанная – всего лишь небольшой порез, и непонятно, зачем надо было так орать, поднимая на уши весь травмпункт, уже давно ушел, ушли его шумные сослуживцы и их громкий командир…
И Машка стоит у окна, смотрит на темный парк, как и много лет назад, залитый лунным светом… И почему-то глаза на мокром месте. Так странно, так глупо… Глупое Восьмое марта… К черту его!