— Готова? — взгляд императора в душу.
Хороший вопрос. Нет разницы между рожденными легал и прошедшими через обряд, кроме той, что у первых выбора не было, а вторые, интересно… есть ли такие среди воинов и сожалеют ли? Гордые, сильные, но подневольные, даже не шелохнутся, потому что обряд, запрещено церемонией; их путь точно по струнке. Влево — вправо уже своеволие.
И как будто услышав метания Виллы, один из легал откинул с лица непослушную челку, усмехнулся дерзко, подначивая: одна из нас или просто девчонка? Обычный жест, но сколько в нем своенравия… К тому же, он — воин, а она благодаря императору не будет ни у кого в подчинении…
Улыбнулась воину с благодарностью. В сторону панику! В сторону! Летать вольно можно не только по ветру!
Шаг вперед.
Воины, распахнув огромные крылья, сомкнули кольцо: уничтожили путь к отступлению. Ветер, играющий черепицей замка, потянулся к плечам Виллы, окутал холодным пледом, перебросил волосы через плечо. Дождь лизнул оголенную спину, а за ним, примеряясь, скользнул нож. Острый. Тот ли, что оставила ей Дуана?
Потоки силы, напыжившись от прикосновения лезвия, выглянули посмотреть, что происходит. Дернулись внутрь от второго прикосновения, а мордочку, как хомячок неделю без семечек, скривили. Тише, не бойтесь! Погладила мысленно, соорудила визуально уютную норку, синее одеяло — прячьтесь!
Запах розы и миндаля ударил в ноздри: император, как обещал, рядом, и лишней боли не будет. Потоки его энергии щитом охватили тело, вбирая в себя готовый вырваться крик, слабость и головокружение.
— Трусиха, — пронесся вдали тихий голос.
Быстрый взгляд вправо — нет, показалось, или… пришел, рядом! И хотя не тот, к которому рвется сердце, щеки опалило внезапным жаром. Глаза цвета латте. Адэр.
Ее дрожь или в руке императора? Пожалуй, ее, потому что страшно — да, страшно: закричать, сорваться, убежать, опозорить, если она не выдержит, если окажется недостойна… И встреча, которую не ждала и которая не нужна ей, греет или кровь от ножа горяча?
— На колени! — требует голос мага, проникнув в ее голову.
Приказ давит на плечи, но не смирилась, вздернула подбородок.
— Легал летают, а не ползают на коленях, — обратный бросок, в волшебную, ухмыляющуюся змеей, голову. Маг диктует не свои — условия церемонии, но когда правила и мир против тебя, и ты не можешь сказать, — зелье, будь оно проклято! — мысленно посылаешь так безотказно… к черту!
И чем ближе черт, тем легче срываются эти слова-послания. Твой собственный месседж миру. К черту боль! К черту страх! К черту сомнения! Все, что против тебя — к черту!
Нож распарывает спину с такой легкостью, будто срезает пуговицы с пальто, а маг пытается рассмотреть подкладку, а не твои внутренности.
Растягиваешь губы в улыбке, и мысленно, но чтобы услышал наверняка, произносишь: к черту!
— Чашу, — спокойный голос императора объявляет брейк.
Маг разочарованно моргает, ты переводишь дыхание.
— До дна, — мстительно требует твой противник, и подает чашу.
Жижа пахнет не лучше сточной канавы. Кривишься, борешься с тошнотой, в пять глотков достигаешь цели. Тело охватывает сотня ненавистных тебе муравьев, коленные чашечки, соприкасаясь, перебивают далекий колокол. Нажим на спину, между лопатками. Еще. Сильнее и глубже. К белым муравьям пота стремительно ползут красные. Смотришь прямо перед собой, почти не замечая боли, запаха миндаля и мага. В мыслях туман, кажется, падаешь, но земля далеко. Паришь? Взлетаешь? Что-то, шурша, за спиной распрямляется и со звуком громкого чавканья, потягивается. Ты воешь от боли или кажется снова? Кажется. Слава Богу и императору, перехватившему вой из твоего горла. Взгляды жгут тебя, медленно крутишь головой, готовясь к нападению, но… на лицах восторг и нечто, похожее на благоговение. И смотрят не в лицо, а тебе за спину.
Оборачиваешься. И забываешь дышать.
Крылья!
Длинные, свисающие снежными полотнами, крылья!
Распрямляешь неловко правое — смотришь через него вдаль, на зеленые луга, аккуратные домики горожан, на лица тех, кого больше не увидишь за новыми горизонтами. Поднимаешь левое, в удивлении, что оно тебе подчиняется.
Оба крыла распахнуты! Оба! По ним скользит ветер, а по твоим нервам — надежда.
Не ждать! Больше не нужно ждать! И ты больше не бесполезна, даже в городе демонов!
На цыпочки, закрываешь глаза, и…
Ничего… Они не летают… Бесполезные белые тряпки!
Улыбка, застывшая на твоем лице, переходит зеркально к магу.
— Вилла?
Моргаешь, снимая пелену, отгоняя непрошенные слезы.
— Вилла? — повторяет родной голос, который пробивается к тебе, несмотря на панцирь обиды и разочарования. И ты не можешь казаться слабой при нем. При нем — нет, потому что, несмотря на порядок очередности, установленный им, несмотря на то, что теперь ты знаешь, кем для него являешься, он для тебя важен. Не меньше, чем прежде, когда маленькой девочкой мечтала о папе. И больше, пожалуй, после того, как переступила порог его тайны.
Губы твои непослушно произносят:
— Я люблю тебя.
И руки сами к нему тянутся. Он не любит тебя, несмотря на слова, сказанные в ответ:
— Я люблю тебя, доча.
Не любит, и память услужливо отбрасывает тебя за зеркальную перегородку, а ты смотришь в глаза серебра со сталью и зная, что врет, все равно веришь. И говоришь:
— Спасибо, — почти со слезами.
И уже про себя: спасибо, что был со мной, спасибо, что разрешил быть с тобой, спасибо, что сейчас, когда хочется умереть — рядом.
— Доча? — заглядывает в глаза, а ты прячешься у него на груди. Широкой, вкусно пахнущей миндалем и твоим любимым цветком. Обнимаешь его, крепко-крепко, чтобы не вырвался, чтобы вырвал тебя из отчаянья, и качаешь безмолвно головой, чтобы не беспокоился.
Все в порядке. Ты справишься.
— Черт, — срывается с уст императора, и ты понимаешь: он увидел того, с кем ты уйдешь с церемонии. Руки, обнимающие тебя, стали жестче: не только увидел, но догадался или считал беспокойные мысли.
Поднимаешь голову, и тоже смотришь на черта. Если крылья не оправдали надежд, если не оставили тебе выбора…
— Нет.
Высвобождаешься, делаешь шаг, удаляясь. И смотришь, как на твоих глазах, черт растворяется. Был — и нет его. И слышишь не оправдание, а приказ:
— Я сказал: нет, доча.
И боль твоя только усиливается от разрушенной веры. Ты для него — никто. Всего лишь — третий эксперимент. Ты не должна проявлять своеволие, потому что иначе разделишь судьбу первого, второго, приговоренного пятого и… что стало с четвертым? Лэйтон не сказал о нем ни единого слова.
Сыграть или сдаться?
Вырываешь свою улыбку у наблюдающего за тобой мага и говоришь проникновенно-мягко:
— Хорошо.
И чтобы поверили — на секунду снимаешь блок.
Тебе верят. Император сказал — нет, а ты говоришь — хорошо. Ну, сказал и сказал, что в этом плохого? Когда двое открыты для диалога — всегда хорошо.
Праздник в твою честь кишит яркими событиями: танцоры, вкусности, разноцветные шарики, воздушные змеи, детский смех, внимательные взгляды воинов, подхалимы. Ты любезна со всеми, с кем тебя знакомят, ласково улыбаешься тому, кто к тебе приценивается.
Сын императора соседней империи. Какая честь, право.
Кровь бурлит или потоки силы бесчинствуют?
Улыбка становится шире. Ты можешь играть: легал проще, чем корри, прикинуться ангелом.
Адэр понимал, что сунуться в логово могущественного противника, который вытер о тебя ноги — по меньшей мере, неблагоразумно. А сунуться второй раз, когда не только указали на дверь, но и пинка дали — мм, опасно и глупо. Но кто видел благоразумного черта? И черта, что своего не добился?