— Господи, — сказал Даффи, — я не думал, что он это сделает.
Он кашлянул и вместо того, чтобы поведать о своём героизме в деле поимки преступного гостя дома, неожиданно для себя рассказал о своей совсем не героической роли в самоубийстве их соседа. Он рассказал о первом уроке игры в снукер, о втором уроке и о разговоре, который за ним последовал. Он рассказал всё так подробно, как только мог припомнить, готовясь повторить это сержанту Вайну. Он опустил только то, что Вайн никогда не слыхал об идентификации спермы.
— Вы убили его, — сказала Лукреция, когда он кончил.
— Нет, он убил себя сам, — ответил Даффи. — В этом суть самоубийства. Вы убиваете сами себя.
Люди обычно стараются об этом не думать.
— Вы убили его.
— Он сделал то, что сделал с вашей подругой Анжелой, — сказал Даффи, — его не мучила совесть при мысли о том, что вашему другу Джимми грозят десять лет тюрьмы. И разве то, что он в конце концов выбрал, сделало их жизнь легче? Или хотя бы жизнь его матери?
— Его мать — старая корова, — сказала Лукреция.
— Значит, он сделал и всё остальное? — спросил Вик.
— Те безобразия, что поначалу, да. Может, он думал, у Анжелы начнёт ехать крыша, и ему не придётся на ней жениться. Она попросилась к вам под крылышко, и тогда он решил поднажать. Использовать более действенные методы.
— Но почему он просто не расторгнул помолвку? — Лукреция продолжала задавать очевидные и потому трудные вопросы.
— Не знаю. Может, он думал, что люди тогда начнут показывать на него пальцем, пойдут слухи, что он голубой. Может, он думал, что если Анжела уедет или малость свихнётся, ему вообще не придётся жениться. Можно разыграть скорбящего влюблённого, чья помолвка закончилась так трагично; это дало бы ему возможность тянуть с женитьбой до самой смерти его матушки, а тогда ярмо было бы наконец снято. Это чем-то напоминает собачьи бега: хозяева ставят против своих же собак. С нашей точки зрения это не имеет смысла, но с их точки зрения — имеет, да ещё какой.
— Избавьте нас от ваших плебейских аналогий, — проговорила Лукреция.
— Кстати, насчёт собак, — сказал Вик, — Рики тоже он прикончил?
— Нет, Рики убил другой человек. Генри тут ни при чём.
— А вы тоже голубой?
Этот вопрос задал не Вик.
Даффи посмотрел на Лукрецию.
— Всякое бывает, — сказал он, — порой мне кажется, в этом нет большой разницы.
— Вы голубой. Вы убили Генри и вы голубой.
Это прозвучало с неожиданной яростью, словно ей давно и всерьёз нравился Даффи, и сейчас она была рада задним числом обнаружить причину, по которой стоило его отвергнуть. Но Даффи больно задел тон её голоса, лишь позднее он задумался о том, что в действительности под ним скрывалось.
— Ребятки, — устало проговорил Вик, — хватит уже на сегодня.
Проснулся Даффи в подавленном настроении. Было чудесное осеннее утро, аккуратное солнце и небо — синий кристаллит; леса на юге, словно красновато-коричневая корка. Он раскрыл дело, и улыбка принёсшей ему завтрак в постель миссис Колин выходила за пределы её служебных обязанностей. Но Даффи был подавлен. Ему хотелось в Лондон, где, как ни крути, парни не мастурбируют над своими невестами и не стреляются, почувствовав, что у них встаёт при виде обтянутой джинсами задницы у снукерного стола. Он вспомнил восторженные речи Вика о социальной мобильности и, пока брился, переделал их на свой лад. Англия — это место, где такие, как Рон, крадут у таких, как Вик; такие, как Дамиан, шантажируют таких, как Анжела; такие, как Таффи, способны поднять руку на таких, как Салли; и где такие, как Генри, спокойно смотрят, как такие, как Джимми, отбывают срок за их грехи.
Большую часть утра он провёл с сержантом Вайном. Как и ожидалось, Таффи упорствовал в том, что две тысячи фунтов в коричневом конверте были карточным долгом, но курьер оказался не столь сообразителен, и Вайн полагал, что в самом ближайшем времени всё окончательно прояснится. Трудность состояла лишь в том, чтобы обвинить Таффи в поджоге и в убийстве собаки. Он вполне мог кого-нибудь для этого нанять.
— Он утверждает, что у него фобия огня, — сказал Даффи, — так что он мог кого-нибудь и нанять. С другой стороны, не исключено, что он просто врёт.
— Странно, но они вообще, похоже, разучились говорить правду, верно? Врать стало для них привычкой. Вся беда в том, что это заразная привычка. Я хочу сказать, что и мы, полицейские, иной раз принимаемся вешать лапшу на уши — просто чтобы посмотреть, как подозреваемый отреагирует.