С 2-го сентября по 12-е октября в Москве никаких торгов не было, а потому жители, лишены будучи от грабления запасенного хлеба, претерпевали ужаснейший голод. <...>
И. А. Тутолмин - Н. И. Баранову.
Ноябрь. [Москва]
М. г. Николай Иванович!
Великодушно извините, ваше превосходительство, что я к вам не писал, поистине не было времени. Как вы из Москвы выехали, вскоре получил от государыни повеление отправить в Казань обоего пола старших воспитанников. Августа 31-го их выпроводил, а 2-го сентября пожаловали гости, об оных ни от кого не был предуведомлен. Армия наша ретируется чрез Москву, а говорят, идет преследовать неприятеля, который будто поворотил на Коломну. Конец наших у воспитательного дома(69), а неприятель вступает в город. Сие происходило пополудни в 4 часа, и [неприятель] в Кремль вошел. Войска наши кабаки разбили, народ мой перепился. Куда ни сунусь - все пьяно: караульщики, рабочие, мужчины и женщины натаскали вина ведрами, горшками и кувшинами. Принужден был в квартирах обыскивать - найдя, вино лил, а их бил, приведя в некоторый порядок. А неприятель уже в городе по всем улицам фланкирует(70) и около Москвы цепь обводит. Нечего дремать - пустился по своему прешпекту и на Солянке дожидаюсь вышних неприятельских начальников, но нейдут. Сказал Зейпелю и экономскому сыну [быть] за переводчиков [и] сам-третей полетел в Кремль. Пройдя Варварку, повернул в яблочные ряды, взглянул к Лобному месту, видя [как] из Спасских ворот густые колонны идут на площадь. Прибавя шагов - в Спасские ворота, в которых очень стеснены взводы, [и мы] кое-как продрались в Кремль. Отойдя от ворот шагов 50, навстречу их генерал. Я приступил к нему, сказав о себе, спросил, кто войском начальствует. Он спросил - на что? "Просить его покровительства, для воспитательного дома салвагвардию" (71). Он отвечал: "От императора назначен губернатор граф Дюронель". [Он] очень учтиво оборотил свою лошадь и повел нас к Ивану Великому. Навстречу ему - жандармский поручик. Он ему приказал: "Оного чиновника доставьте к губернатору". С тем мы и пошли на площадь против Сената. Он велел нам на одном месте стоять, чтоб нас он не потерял, а мы - его. Сам [же] поскакал по всему Кремлю искать губернатора. Возвратясь, сказал: "Нет здесь, он поехал на Тверскую в наместнический дом". Мы туда промаршировали. По многим исканиям добрели к губернатору уже [за] темно. Я его прошу о салвагвардии, он тотчас тому же поручику приказал, чтоб он сказал жандармскому полковнику дать мне 12 жандарм при одном офицере. Полковник оного же поручика нарядил и на походе из взводу отчел 12 [жандармов], и мы пошли в [воспитательный] дом. Казанскую церковь прошли, повернули в Никольскую, уже большой грабеж начался в рядах. Прошу поручика, хотя они конные, а мы пешие, прибавить ходу. Итак, достигли до [воспитательного] дому. Слава богу, никого еще не было! Уже для них приготовлено ество сахарное и питье веселое, но они сказали, что "мы желаем наперед успокоить своих лошадок, а после будем просить и для нас". Я - на конюшню, казенных лошадей выкинул, их поместил. Они чрез полчаса пришли кушать, пили и ели аппетитно. Поблагодаря, я им предложил квартиру докторскую, в которой приготовлены были постели. Они, поблагодаря, [сказали]: "Ныне поздно, мы на сенце можем, а завтра будем вас просить о квартирах". Поставили посреди корделожского двора(72) одного часового, сказав мне: "Будьте покойны". С тем с нами и распрощались. Какой покой? Всю ночь на дворе, все сами были караульные. В эту же ночь начались пожары, но не так сильны. 3-го числа <...> за крестовыми и водяными воротами и в окружном строении грабят. Оставят как мать родила, бедняк бежит: "Ваше превосходительство, ограбили!" Что ж делать, так тому и быть! Жандармы говорят: "Мы в доме стережем, а за воротами сами не смеем, не приказано". 4-е число, в вечерни вся Москва объята пламенем так, что наш дом от огня был, как в котле при сильном ветре. Нельзя отдать [должного] нашим трудам, что мы всю ночь и на другой день до 10 часов в поте лица были. Нет возможности всех страхов и ужасов описать, но провидение божие от гибели спасло. <...>
5-го числа в 2 часа дня Наполеон поехал по городу смотреть свои злодеяния. По набережной доехал до воспитательного дома, спросил, что это за здание. Ему сказали: "Воспитательный дом". Почему он не горел? - "Его избавил оного начальник [со] своими подчиненными". Тут же на месте [Наполеон] послал ко мне генерал-интенданта всей армии графа Дюмаса (я прежде с ним виделся). [Дюмас] прискакал в дом, спросил: "Где ваш генерал?" Я был в бессменной страже подошед к нему: "Что вам угодно?" - "Я прислан к вам от императора и короля, который вашего превосходительства приказал благодарить за труд и спасение вашего дома. Притом Его Величеству угодно с вами лично познакомиться". Я, поблагодаря, принял равнодушно, но тем очень был обрадован, что весь дом оным окуражился(73). 6-го числа в 12 часов приехал ко мне от императора статс-секретарь Делорн. Я встречаю его, он мне говорит, что прислан от государя просить, чтоб я был к нему. Присланного я знал в Москве назад 5 лет, который у Александра Дмитриевича Хрущева ежедневно бывал. Поцеловались, посадя его, стали говорить как знакомые. Я обрадовался, что он по-русски говорит, как русский, расспрашивал его про все семейство Хрущева. Наконец, [он] взял меня за руку, сказал тихо: "Поедем, чем скорее, тем ему приятнее". Сели на дрожки, а его верховую [повели] за нами. Приехали в Кремль, он ввел меня в гостиную подле большой тронной. Тут много армейских и штатских, все заняты. Не более [чем через] 10 минут отворил Делорн двери. "Пожалуйте к императору". Я вошел, Делорн показал: "Вот государь. Он стоит промеж колонн у камина". Я [приблизился] большими шагами, не доходя, в 10 шагах сделал ему низкий поклон. Он с места подошел ко мне и стал от меня в одном шаге. Я зачал его благодарить за милость караула и за спасение дома. Он мне отвечал: "Намерение мое было сделать для всего города то, что теперь только могу сделать для одного вашего заведения. Скажите мне, кто причиною зажигательства Москвы?" На сие я сказал: "Государь! Может быть, начально зажигали русские, а впоследствии - французские войска". На то сердито отозвался: "Неправда, я ежечасно получаю рапорты, [что] зажигатели - русские, но и [сами] пойманны [е] на самом деле показывают достаточно, откуда происходят варварские повеления чинить таковые ужасы. Я бы желал поступить с вашим городом так, как поступал с Веною и Берлином, которые и поныне не разрушены. Но россияне, оставивши сей город почти пустым, сделали беспримерное дело. Они сами хотели предать пламени свою столицу, и чтоб причинить мне временное зло, разрушили созидание многих веков. Я могу оставить сей город, и весь вред, самим себе причиненный, останется невозвратным. Внушите о том императору Александру, которому, без сомнения, неизвестны таковые злодеяния. Я никогда подобным образом не воевал, воины мои умеют сражаться, но не жгут. От самого Смоленска и до Москвы я более ничего не находил, как один пепел". Потом спросил меня, известно ли мне, что в день вшествия французского войска в столицу выпущены были из тюрьмы колодники, и правда ли, что полиция с собою увезла пожарные трубы? На сие я сказал, что я слышал [об этом]. Отвечал мне на сие, что дело сие не подлежит никакому сомнению. Я с ним обо всем полчаса говорил. Он стоял на одном месте, как вкопанный. Фигура его пряма, невелик, бел, полон, нос с маленьким горбом, глаза сверкают, похож больше на немецкое лицо, широко плечист, бедра и икры полные. Отпустя меня, подтвердил еще, чтоб я о сем [разговоре] писал к своему императору Александру и послал бы рапорт чрез одного из своих чиновников, которого он велит препроводить до своих форпостов. Что я и исполнил, отправил 7-го сентября, но ответа не имел.<...> Ваш дом в сильный пожар 4-го сентября сгорел и ограблен. В Москве больше не осталось домов как восьмая часть, и то разграблены. Никак нельзя описать, какие ужасы и страхи происходили. Наконец, [французы] взяли у меня половину квадрата(74), все окружное строение для раненых и больных, в оных поместили 3000 [человек]. Ежедневно умирало от ран и поносов от 50-ти до 80-ти человек. Совсем меня загадили - где спали, ели, [там и] испражнялись. Каковы же ныне отделения! <...> 7-го октября Наполеон выехал из Москвы в 5-ть часов с главною своею армиею, которая потянулась по Калужской дороге, а обозы тяжелые отправили по Смоленской. В Москве же остался маршал герцог Тревизский с малым числом войск, которые с 9-го числа начали перебираться из города в Кремль, где прежде того производимы были злодейственные приготовления для взорвания на воздух находящихся в Кремле зданий. 10-го числа по наступлении ночи в воспитательном доме снят французский караул, и все французские войска вышли из Кремля и оставили город. В 11-ть часов загорелся Кремлевский дворец, а во 2-м часу ночи первый сделался жестокий удар, подорвавший и разрушивший арсенал, каковых было пять ударов. Оные слышны были за 80 верст, коими разрушены: пристройка к Ивановской колокольне, некоторые башни и часть кремлевской стены. Соборы же промыслом божьим остались целы, но самым хищным образом разграблены. Еще гораздо ужаснейших происшествий надлежало бы ожидать, если бы не было дождя, который всю ночь сильно шел. От ударов сих в воспитательном доме было наичувствительнейшее потрясение. Хотя предварительно открыты были окна, однако во многих местах разбились стекла, выбились рамы и двери и обвалилась штукатурка, что подействовало и в оставших[ся] в городе домах. Дети не были слишком встревожены, потому что я заблаговременно о сем предупредил как их, так и служащих, и все мы по совершении бедствий и ужасов остались живы. Нет возможности всего описать. Я очень нездоров, а притом от государыни перепиской чрезвычайно замучен. <...>