— Ах ну да, ну да…
Она обгрызла тушку перепела, отбросила кости в сторону и, небрежно утершись салфеткой, смерила меня недобрым взглядом.
— Не буду судить. Мне нет до этого дела. Я только прекрасно знаю: если дама явилась в Париж и согласилась дружить с первым консулом, ее аристократические принципы забыты. Забыты на-всег-да! Не убеждайте меня в обратном. Это ни хорошо и ни плохо, это просто факт…
Я не стала спорить, потому что не видела смысла переубеждать женщину, настроенную явно враждебно и явно побитую жизнью. Картина ее жизни мне была предельно ясна. В Париже бывшая герцогиня де Флери перебивалась с хлеба на квас, выполняя салонные поручения Талейрана и Клавьера: кого-то с кем-то поссорить, до кого-то донести нужную информацию, — а полученные деньги спускала на развлечения, вино и мужчин, и это было очевидно по ее опустившемуся облику. Молодость еще позволяла ей считаться красивой, но зрелище она производила не самое приятное: ела неряшливо, пила много и жадно — графин пустел на глазах, в ее взгляде постоянно мелькали завистливые недобрые чувства, которые герцогиня испытывала, очевидно, к каждой женщине, выглядевшей более благополучно.
Мне было даже слегка жаль ее, и страшно от того, во что может превратиться прежде благородная дама, решившая вести так называемую независимую жизнь. Нет, если бы мне пришлось жить в Париже без мужа, я бы постаралась устроиться более правильно. Я бы не хотела, чтоб дети видели меня такой… И я бы не тратила свое время на ожидание пения какого-то красавчика Гара в сомнительном ресторане. «Надо расспросить ее об Англии, — мелькнуло у меня в голове, — а то она станет совсем пьяна и ничего не расскажет».
— Как вы жили в Лондоне, Эме? — спросила я как можно спокойнее, положив и себе на тарелку кусок пирога. Должно быть, начав есть, я немного развею ее недоверие и расположу к откровенности. — Какова судьба аристократок, которые уехали туда?
Герцогиня де Флери не отмахнулась от моего вопроса. Напротив, несмотря на опьянение, она заговорила об Англии с такой готовностью, что я поняла: это именно та тема, на которую ей было поручено говорить со мной. Пить она не прекращала, но речь ее звучала вполне связно, и вывод из рассказа напрашивался один: Лондон — это конец жизни, нечего даже думать об эмиграции туда!
— Бр-р, этот туман! Эти дожди… и этот их дурацкий высший свет! В мае собираются на скачки, в августе идут на охоту и купаются в море, в январе разъезжаются по усадьбам — словом, все наоборот, все не так, как было в Версале! Там очень своеобразный светский сезон… да еще попробуйте поучаствовать в нем! Для этого нужно быть представленной ко двору, а как это сделать дамам, которые в разводе?
— Но ведь наши подруги, уехавшие туда, зачастую не были в разводе, — возразила я.
Взгляд Эме был откровенно насмешлив.
— Не были? Так вот скажу я вам, они почти все в течение первого года жизни в Лондоне потеряли мужей. Не в том смысле, что мужья умерли, — мужья просто сбежали! Так поступил сначала мой муж герцог де Флери, потом — мой второй муж граф де Монтрон… Граф д’Артуа не живет с супругой даже для видимости, она обитает теперь в Австрии! А Натали де Лаборд, герцогиня де Муши? Бедняжка! Она тронулась рассудком, гоняясь за своим вероломным мужем, который нашел для себя новую красотку и знать не хотел жену! Сейчас она вернулась в Париж и, возможно, хоть здесь ее здоровье восстановится…
— А Тереза де Водрейль? — вырвалось у меня негромко.
— Господи, да она давно умерла, — ответила Эме небрежно. — Сиротами остались пятеро детей, а граф де Водрейль скоропалительно женился на своей кузине, которая младше его на двадцать лет!
— Тереза умерла?! — переспросила я ужаснувшись. — От чего?
— По слухам, от чахотки. В Лондоне довольно легко можно подхватить эту болезнь, разве вы не знали?
Я молчала, чувствуя, как у меня все сжалось внутри. Тереза, подруга детства, воспитанница санлисского монастыря…
Я очень давно не слышала о ней, но и мысли не допускала, что ее нет в живых, — она ведь старше меня всего на два года! Чахотка? Должно быть, жизнь в Лондоне действительно была тягостна, если подобная хворь прицепилась к высокой, сильной, обычно такой румяной женщине…
«И мне тоже ехать в Лондон? В такой климат? Зачем?»
Эме, которой было поручено отвратить меня от Англии, наверное, сама не подозревала, насколько преуспела. Она еще бормотала что-то о безумии английского короля, о том, как жители Туманного Альбиона не любят французов, и как там тяжело жить, не имея денег, но для меня самым убедительным из ее рассказов было именно сообщение о Терезе. Черничный дом, Блюберри-Хаус — может быть, он и мил, и красив, но все мое существо сопротивлялось переезду туда, и любая улица Парижа, запруженная сбродом, была приятнее, чем все вместе взятое благопристойное английское общество…