— Научим плохому, — продолжает копаться в памяти Полина.
— Это грех не растрепать, — отмахиваюсь я, и передаю бутылку дальше.
— Форточка.
— Там ещё двое были, и даже сфотографировали. А фотографии потом уехали в Томск.
Полина напрягает память, даже лоб трёт. Наконец выдаёт то, на чём я постоянно палюсь:
— Мелькор Акбар.
— Воистину Акбар, — успокаиваюсь.
— Так, — Анжелика вцепилась в Настю, — первые три эпизода я знаю, а что связано с Мелькором?
— О-о-о-о, — тянет Настя, открывая следующую бутылку, — дело было давно и неправда, но имело место быть. Вот эта вот курица…
Дальше мы ностальгировали и доканчивали остатки вина. Мы очень старались. Очень. И потому, нет ничего удивительного в том, что я проснулась в поезде.
— Вставай, синявка! — иерихонской трубой орёт Настя у меня над ухом.
С трудом разлепляю глаза.
— А я где? — задаю самый дебильный вопрос, какой только может быть.
— Ты ещё спроси, кто ты, я тебе с удовольствием отвечу, — продолжает глумится Настя.
Она такая, если говорит что думает, то исключительно правду. Причём в таких выражениях, что мой многоэтажный русский матерный и рядом не стоял. И даже чупа-чупс не сосал.
— А какой сегодня день? — уточняю я, с трудом отлепляя себя от нижней полки.
Полка находилась в миленьком, двухместном купе.
— Дать бы тебе по пустой башке, — Настя смотрит на меня крайне выразительно, — да она у тебя и без того болит. Воскресенье сегодня. Хорошо, у меня отпуск и нет детей. Так бы ты нас всех потащила.
— Куда? — всё ещё туплю я.
— В Новокузнецк, к Саше, квартиру твою продавать.
М-да-а-а… Это же сколько мы вчера выпили, если меня понесло к чёрту на рога? Ящик? Два? Нет, ящик мы могли осилить в лучшие года, а сейчас мы уже допились, нас с бвух бутылок на рыло развозит. Но то развозит, а не в нули. Значит, пили по старинке, с перерывами на часовой сон и под хорошую закуску. Но всё равно, сколько?
— Много! — рывкает Настя. — Собирайся, через пять минут объявят.
Что мне собирать? Рюкзак на плечи, и пошла.
Настя выразительно косится под столик. Перевожу взгляд туда же и хватаюсь за голову. Судя по количеству мусора и пустых бутылок, мы спаивали весь вагон.
— Не спаивали, это ты развлекалась, — хмыкает эта злая женщина. — Ты оттачивала свои новые магические навыки. По твоим словам.
В четыре руки открываем форточку и вышвыриваем весь мусор, который попадался нам на глаза.
Пока приводим купе в относительный порядок, я судорожно вспоминаю, что вчера вообще было.
После того, как мы поностальгировали, моим девкам стало интересно, а что же я ещё могу, кроме как скакать во времени? И началось… Кажется, меня даже хотели утопить в ванне. Я усиленно сопротивлялась. Потом в меня кидались колюще-режущими предметами. Потому у мужа Полины сдали, наконец, нервы и он, сцапав детей в две охапки, утащил их гулять. Мелкая Анжелики сопротивлялась не долго. Потом, когда я сидела и высыхала на давешнем подоконнике, кто-то столкнул меня на улицу. Благо у Полины первый этаж и лететь мне предстояло не долго. Однако полёт затянулся. Сильно затянулся. И даже чувства полёта не было. В голове проскользнуло, что я, оказывается, хочу домой. А дом у меня где? Правильно, дом там, где сердце. Но вынесло меня не к моей великой любви, а в мою старую квартиру, в которой я до одиннадцати лет жила. Почему бы и нет, собственно? Эта квартира мне до сих пор сниться, как будто я в ней до сих пор живу. Люблю я её, эту квартиру.
Открываю глаза и вижу мелкое, сопливое чудовище. В прямом смысле. Пацанёнок лет семи-восьми смотрит на меня ромбовидными глазами, а у самого сопли ниже подбородка свисают.
— Привет, — тщательно выговариваю я, и аккуратно собираю себя к кучку.
Пацанёнок шмыгает носом и втягивает сопли до половины. Старательно кашляет и делает глотательное движение.
— Бе-е-е-е, — комментирую я, в красках представляя, как у меня висят такие же сопли.
Есть у меня нехорошая привычка такое же представлять и примерять на себя. Фантазия у меня буйная. А если кому-нибудь рядом со мной приспичит поблевать, я тоже присоединяюсь. За компанию, наверное.
Рядом с пацаном образовывается содержимое моего желудка. Тот шарахается, натыкается головой на угол дивана и визгливо орёт:
— Бабушка-а-а-а!!!
Вытираю рот и отползаю от малоприятной лужи. Бабушка, это серьёзно. Но что это за бабушка такая, которая не научила своего внучонка сморкаться? Хреновая бабушка, точно вам говорю.
Между тем в комнату вплывает сама бабушка. Какая знакомая бабушка, однако! Помниться, в детстве я её терпеть не могла. Непонятно за что. То ли за дебильные кудряшки, вечно выкрашенные в несуразный, морковный цвет. То ли за постно-презрительное выражение, никогда не сходившее с её лица. То ли за стукачество всем родителям. То ли за всё вместе.