Выбрать главу

Тучи ворчали, грохотали, полыхали изнутри, наползая друг на друга. Молнии били белыми сияющими вилами. Протыкали черную брюховину неба, жалили землю. С треском, слышным даже за громом, полыхало дерево. Алое пламя не залить молоком черной коровы. Не залить и дождем. Особенно если вместо воды с неба стегает острыми плетьми кислота.

– Чертова ночь… – Чолокян почесал заросший подбородок, покосился в широкую темноту пустого окна, – чертова.

Молния полыхнула еще раз. Воткнулась ломаными росчерками куда-то за разрушенную стену. Осветила голубым темноту на втором этаже большого ангара. Смешалась с багровыми отсветами пламени, лениво ворочавшегося в двух обрезанных железных бочках.

– Такой ночь дома сидеть хорошо, – Чолокян покопался в сумке, достал кусок вяленого мяса и начал неторопливо жевать, – а приходится здесь торчать. Нормально?

Никто не ответил. Силы у людей кончились, когда они месили грязь по дороге сюда. Острый запах аммиака, признак кислотного дождя, смешавшегося с обычным, гнал вперед. Сейчас каждый сидел и отдыхал. Кто как. Людей в ангаре собралось много, человек десять.

– Да и черт с вами… – проворчал, сражаясь с жесткими волокнами, Чолокян, – сидите тут, как бирюки. Пойду к лошадям схожу.

Ржавая, но пока крепкая лестница заскрипела под его шагами. Внизу, подсвеченные еще одной рыже-огненной бочкой, фыркали, сопели, хрустели кормом лошади. Их было всего пять – три вьючные и две верховые. Самого Чолокяна и его спутника. Вернее, спутницы. Тоненькой и замерзшей молодой девчушки, кутавшейся в солдатское синее одеяло у костров. Чолокян, недавно купивший жену, бухтел матерками, глядя наверх, и подкидывал корма своим четвероногим любимцам.

– Скотину жалеет, есть дает, – проворчало что-то мягко-пухлое, закутанное поверх рваного резинового плаща в уйму лохмотьев, – нет бы людям подкинул чего…

– Я тебе сейчас таких свежих и горячих накидаю, отказываться заколебешься! – рявкнул снизу Чолокян. – Ты кто такой, чтобы я тебя кормил, а?

«Мягкое», то ли мужик, то ли баба, заткнулось и спрятало личико, еле видное в свете пламени, куда-то в свое тряпье.

– Не собачься, крещеный, – устало повысил голос здоровенный мужик в теплом армейском бушлате, растягивающий на перилах ОЗК, – не то время.

Чолокян, ругавшийся под нос по-армянски, спорить не стал. Дядька внушал уважение ростом, шириной плеч и выражением единственного глаза. Второй, слезящийся и запавший, пересекал жуткий шрам. Тоже внушавший уважение. Как и двуствольный вертикальный «ИЖ».

– Сейчас сообразим, Сережка, чего поесть, – дядька подмигнул мальцу, прицепившемуся к нему где-то в Абинске, тех трех кварталах, что остались. – И с другими поделимся.

– Добрый ты какой… – высокая, не годам гибкая женщина с седыми волосами усмехнулась. Волосы серебрились даже в плохом освещении. – С чего вдруг?

Дядька не ответил, начав заниматься куртешкой мальчика. Сережка, живой пострел лет двенадцати, смотрел на него во все глаза. Он порывался помочь, но мужик, явно чего-то опасавшийся, запретил ему вставать с лежанки и укутал в плащ-палатку. Мальчонка, привалившись к рюкзаку, порой кашлял.

– Ну-ну, – седая усмехнулась, блеснув оставшимися зубами. Прореха во рту темнела внушительно. – Еще и заботливый…

Дядька повернулся. Красивым и опасным движением матерого хищника. «Мягкое», кутавшееся в отрепья, замерло. Замер Чолокян, даже не опустив ногу на ступеньку. Замерла его супруга. Замерли остальные. А вот седая плевать хотела на красивую хищность. Только положила руку на роговую рукоять выгнутого большого ножа, сделанного из автомобильной рессоры.

– Я не добрый, – дядька усмехнулся, – просто не такой злой, как ты… Багира.

Седая вздрогнула. Да так, что даже подбородок дернулся в сторону. Пальцы, сжимающие рукоять, разжались. Одноглазый кивнул и бросил ей плоскую банку.

– Чертова ночь, – повторил Чолокян, сев рядом с женой и погладив ее по плечу. Свою верховую он гладил куда нежнее. – Не надо ссориться. Место плохое.

– Все у тебя плохое и чертово. – Коренастый седобородый дед, одетый в что-то, больше всего напоминающее тулуп, развязал горло вещмешка. Качнулся, блеснув отсветами пламени, большой крест. – Вот, братие и сестры, к общей трапезе. Не побрезгуйте.