Тогда пришлось упаковаться в химзу, опасаясь какой-либо заразы. Но успокоился он быстро. Причиной смерти хозяина оказался банальный перитонит. Кожа на боку взбухла черно-зеленым желваком, кое-где лопнувшим и выпустившим гнусную мерзость пополам с кровью. Глядя на заострившиеся черты лица, Морхольд невесело поцокал. Умирать в двадцать первом веке из-за не удаленного вовремя аппендикса… грустно.
Он похоронил дядьку в дальнем углу, зарыв поглубже. И сказал спасибо. На клочке бумаги, зажатом в пальцах, красовались три цифры кода. Чертов альтруист и гуманист, подаривший Морхольду такое счастье. Почему? Кто знает. После Беды даже самые жадные порой удивляли человечностью поступков.
Код подошел к гаражному замку, причем дверь была заперта еще на несколько внутренних и наружных замков. Тогда, дождавшись, пока тамбур хотя бы чуть проветрится, он зашел внутрь.
И сейчас, слушая беснующегося льва, Морхольд в который раз помянул добрым словом бывшего хозяина бывшего родного дома.
– Спасибо тебе, добрый человек, – он подошел к двери во весь рост: высота тамбура позволяла. – Здравствуй, милый дом.
Дверь мягко осела, открываясь. Солидол, найденный километрах в пяти отсюда, оказался хорошим. Ну, после снятых сверху пяти сантиметров твердой корки. И еще треть пришлось выкинуть из-за треснувшего пластика сбоку. Банка шлепнулась с полки, треснула, и Морхольд нашел ее только по запаху, из-за своей мерзости навсегда вбивающемуся в память. А был он здесь в последний раз месяцев пять назад, не меньше. И ничего, дверь даже не скрипнула. Равно как и замок.
Судя по звукам сверху – лев не сдавался. Бояться, что зверь привлечет чье-то внимание, не приходило в голову. За пару лет Морхольд убедился в полной неприступности своей находки. Вряд ли местные ублюдки отыщут работающий автоген или много хорошего и сохранившегося ВВ, вроде того же пластита. Так что реви, беснуйся, разрывай землю, хрен с тобой. Глядишь, Симба, доберешься до бетона и коготки поломаешь. Морхольд ничего не имел против такого варианта.
Он прикрыл дверь, на ощупь, ногой, подтянул табурет и плюхнулся на него. Прижался, не скидывая вещмешка, к холодной стене и выдохнул. Добрался…
По спине, откуда-то из самой середины, мерзко покалывая и тоненько звеня, разбегалась ледяная паутина боли. Морхольд хмыкнул, понимая, что всякого рода различные болевые ощущения воспринимаются уже нормально. А разнообразие даже дает возможность не скучать и наслаждаться каждым новым видом тихой непрекращающейся пытки. И да, радоваться. Потому что если болит – ты еще жив.
Жизнь прям налаживалась. Хотелось бы сказать – на глазах, но это явно не правда. Во-первых, один глаз до сих пор прикрыт повязкой. Которую, к слову, поменять бы. Да и на руке тоже. Во-вторых – ни зги не видно. Хотя, как раз это исправить легко.
Морхольд протянул руку, нашел нужное. Спички, затянутые в презерватив, и стеклянную банку с гречкой. В гречку, чтобы стояла ровно, он сам когда-то воткнул свечу. Зубами разорвал латекс, чиркнул спичкой по чиркашу и – вуаля, да будет свет.
А свечка оказалась погрызенной. Морхольд вздохнул. Мышей ему здесь только и не хватало. Фитилек затрещал, замерцал, но гаснуть не собирался. Осветил «прихожую», блеснул на глянцевой облупившейся краске табурета, на ребрах решетки у входа. Да, это правильно. Хотя смысла счистить грязь с подошв он не видел. Ботинки умерли.
Одежду он сложил аккуратно. Нечего свинничать. И носки бросать куда попало не собирался. Дом – он и есть дом, неча в нем гадить. Стаскивать промокшую, жирную от впитавшейся бурой гадости «белку» вышло совсем плохо. Морхольд еле-еле разогнулся. Больше всего он опасался за свитер. Получится ли отстирать или нет, черт его знает. А вот высушить правильно…
Где-то здесь, внизу, должны стоять его «чуни». Точно, вот они. Пару коротких, по щиколотку, калош Морхольд нашел в одном из домиков поблизости. Таких же, как были у прадеда с прабабушкой. Даже советских, блестящих и с красной тканью внутри. Наскоро вытер относительно чистым низом «белки» ноги и пошлепал внутрь. Вернее, потащился.
Одно из главных сокровищ его личного бункера находилось в третьем кубрике. Аккуратно сделанная печка, подогревающая не только само помещение по старой, как грех, системе стальных труб. Но и емкость с водой. А емкость эту он сам наполнял в последнее свое посещение полностью. И даже налил холодной в огромные четыре канистры, стоявшие по стенке помывочно-отопительной комнаты.
По дороге Морхольд запалил все прочие светильники, разгоняя темноту. Мягкий рыжий свет ласково колебался, суля хотя бы и краткий, но уют. Старенькое шерстяное одеяло, оставленное на спинке кровати, оказалось кстати. Продрог он очень и очень сильно. Закутавшись от ушей до колен, Морхольд счастливо вздохнул. Тонкая и вытертая, но все еще колкая ткань обняла совсем как старый добрый друг.