– Бен, расскажи мне об Америке, – неожиданно попросила Элизабет, прерывая молчание.
Он удивленно посмотрел на нее.
– Об Америке? А что бы ты хотела о ней узнать?
– Как ты думаешь, она мне понравится?
Бен усмехнулся.
– Почему бы и нет? Это очень красивое, пригодное для житья место, особенно когда кончится война. Давай-ка подумаем, Лиззи, сейчас июль 1778 года. Это значит, что мы находимся в состоянии войны с Англией уже третий год. – Он печально покачал головой. – Это очень долгий срок для войны.
– Но что заставляет вас воевать? – спросила она. – Я никогда не могла взять в толк, почему колонии совершили такую глупость. Неужели все дело в этих дурацких налогах?
– Они совершенно не дурацкие, – мрачно ответил Бен, его лицо потемнело и нахмурилось. – Конечно, все началось с налогов, но затем дела пошли все хуже и хуже, и наконец это стало просто невыносимо! У нас есть права, Лиззи, а ваш король Георг отказывается их признавать! – Он с силой ударил кулаком по перилам. – Вначале мы просили его просто признать наши права. Почему нас понадобилось облагать таким непомерным налогом и размещать британских солдат в наших городах, в то время как мы не имеем даже представительства в парламенте? Мне кажется, это вполне резонный вопрос.
– Да, надо полагать, – ответила Элизабет неопределенно, несколько пристыженная его горячностью.
– Король даже не удосужился ответить. Нас это не удовлетворило, и мы снова и снова пытались добиться своих прав, стать полноправными британскими гражданами. Но король не считал нас своими полноправными подданными. А потом дела пошли еще хуже. У нас не оставалось другого выбора, кроме как воевать. Если король не хочет дать нам, как британским гражданам, наши законные права, мы получим свои права как американские граждане!
– А кто же будет у вас королем? – спросила Элизабет презрительно.
Бен пожал плечами.
– Откуда мне знать. У нас есть континентальный конгресс, который почти то же самое, что и парламент, и в нем мы имеем своих представителей. Ага, – он внезапно повернулся к ней, – неужели тебе никто об этом не рассказывал в Лондоне?
– Со мной никто вообще не говорил о войне, а тем более о ее причинах. Считается, что женщин не должны интересовать такие вещи.
– Черт побери! А что же должно интересовать женщин?
– Наряды, моды, приемы, театры, – ответила она, стараясь не встречаться с ним глазами.
Бен пренебрежительно фыркнул:
– Ну и ну. В таком случае в Америке все по-другому.
– Правда, Бен? – жадно спросила Элизабет. – Неужели ты считаешь, что там женщины могут обсуждать политические вопросы?
– Конечно. Попробуй только какую-нибудь женщину в Филадельфии оставить без политических новостей, да она выцарапает тебе глаза! Кроме того, война и политика – это то, о чем чаще всего говорят. У нас нет времени беспокоиться о нарядах, или театрах, или прочих подобных вещах. Идет война, девочка, и, нравится это кому-то или нет, но каждый втянут в нее.
Уже вернувшись в каюту, Элизабет все еще обдумывала его слова. Раньше Америка представлялась ей дикой, нецивилизованной страной, теперь же она стала для нее волнующим новым миром. Когда Элизабет думала о ней, ее пульс учащался – особенно когда вспоминала, как смеялся Томас Пенриф, видя ее попытки поговорить с ним о политике. Элизабет знала, что он считает неприличным женщине интересоваться подобными вещами и любой англичанин с ним согласится. И вот теперь появился американец, который говорит ей, что такой интерес вполне естествен в Америке. Вот так новости! Просто сказка! Мысли вернулись к ее собственной судьбе, и она решила для себя узнать как можно больше об этой мятежной стране, которая скоро станет ее новой родиной.
Несколько дней спустя Элизабет сидела как-то вечером и латала разорванную рубашку. Бросив работу, принялась разглядывать темноволосую голову Алекса, склоненную над бумагами.
– Что ты со мной сделаешь, когда мы приедем в Америку? – спросила она без всяких вступлений.
Он оторвался от своей работы и внимательно посмотрел на нее.
– Кажется, я уже тебе говорил, Лиззи. У нас имеются тюрьмы для врагов и предателей.
– Неужели ты собираешься отправить меня в тюрьму? – закричала она, отбросив в сторону рубашку. – Это что, твоя месть за Калькутту?
Он насмешливо улыбнулся.
– Ты меня с кем-то путаешь, Лиззи. Я не собираюсь никому мстить. – При виде ее недоверчивого лица улыбнулся еще шире. – Я ведь не сказал, что собираюсь отправить тебя в тюрьму, а просто сказал, что таковые у нас имеются. Тем не менее если ты сможешь меня убедить в том, что ты не опасный преступник, я смогу подыскать для тебя что-нибудь другое.
– Ты издеваешься! Не может быть, что ты считаешь меня опасным врагом! – отпарировала она.
– Напротив, – его серые глаза впились в нее, как кинжалы. – Я считаю тебя очень опасным врагом, моя сладкая.
Их глаза встретились. На его лице отражалось внутреннее бешенство, причину которого она не могла понять. Медленно, под влиянием ее недоуменных глаз, это бешенство как-то смягчилось, и он заговорил более естественным тоном:
– Не беспокойся, Лиззи. У меня предчувствие, что тебе понравится в Америке.
– Почему ты так считаешь? – спросила она с вызовом. – Мне рассказывали, что это дикая страна, в которой порядка нет и в помине.
– Но уж не настолько, как тебе рассказывали. У нас есть своя аристократия, владеющая деньгами, собственностью и рабами. У нас есть красивые дома, красивые женщины, красивые кареты – почти такие же, как в Англии. Но кроме этого, у нас есть кое-что еще. В Америке даже самый бедный мальчишка – бедолага, вроде Генри, – может найти свою дорогу, выйти в люди, заработать себе уважение и деньги. Чтобы стать достойным и войти в хорошее общество, человек вовсе не обязан родиться в аристократической семье. – В его глазах появилось задумчивое выражение. – Это очень неугомонное общество, в котором при рождении все люди равны. И только по мере того как человек растет, он выделяется из числа сверстников исключительно собственными действиями и талантами, а вовсе не именем своего отца.
– Вздор! – Элизабет наклонилась вперед. – А что ты скажешь насчет рабов, которых вы там держите, – тех совершенно бесправных слуг, которые трудятся на вас с рождения до смерти? Уж о них-то я слыхала! О каком равенстве ты говоришь в таком случае, о каких возможностях?
При этих словах Алекс вспыхнул, и она почувствовала внутреннее удовлетворение.
– Это правда, – согласился он. – В этом деле есть некоторая непоследовательность. У меня множество друзей, особенно среди фермеров, которые используют на своих плантациях труд рабов и не видят в этом никакого зла. Я бы все устроил по-другому, если бы смог, но ты понимаешь, я простой капер и мои взгляды – именно по этому вопросу – не разделяются большинством населения.
– Просто капер, – повторила Элизабет, скептически глядя на него. Как всегда, он пытался ее заинтриговать. Его речь была столь правильна и интеллигентна, он выражался, как член парламента, и вел себя с таким достоинством, которого не могли скрыть даже висевшие на нем однажды железные цепи, и все же… Алекс был всего лишь пиратом.
– Скажи, а у тебя есть какая-нибудь другая профессия? – спросила Элизабет напрямик. К ее досаде, Бурк откинул назад голову и рассмеялся. – Наверное, ты стыдишься своего прошлого, если не хочешь говорить о нем, – произнесла она в запальчивости.
Он приподнял одну бровь, и в его взгляде появилось что-то ястребиное.
– Я живу в Филадельфии, Лиззи. А большего знать тебе не следует. Впрочем, ты все узнаешь весьма скоро, потому что, возможно, я возьму тебя к себе домой, конечно, если не изменю до тех пор своего решения и не соберусь бросить тебя в тюрьму.