И — наш Петр Великий!
С Петром связана совершенно особая, хотя и малоизвестная да и почти уже неслышная в грохочущей поступи времени история с очажком в Карловых Варах, где русский царь бывал дважды. Сама по себе эта история представляет несомненный интерес, но надо заметить ж другое: собственно, с Петра и пошли ставшие затем традиционными связи России, русских людей, русской культуры с городом удивительным, вышедшим за рамки пусть и «грандиозного интернационального» курорта, связи, следы которых и побудили лечь на бумагу эти, хоть и основанные на точном документе, но все-таки более эмоциональные, — хотелось бы надеяться, простительные поэту записки…
Когда идешь по этим следам, становится очевидным, что среди всех венценосных лиц, которых видел Карлсбад в продолжение шести веков, никто, исключая, разумеется, основателя города Карла Четвертого, не сохранил здесь о себе такую долгую, живую, добрую память, как Петр. В 1902 году, то есть почти через двести лет после приезда сюда Петра, исследователь международных связей курорта доктор Гаттер заметит: «Карлсбад излюблен русскими; он привлекает их национальные симпатии более, чем какой-либо другой курорт: он воскрешает в их памяти славное прошлое, и здесь они могут чувствовать то в ы с о к о е п о л о ж е н и е (возьмем эти слова вразрядку, дальнейшее покажет почему), которого достигают они на чужой земле. Это особое расположение ведется со времен Петра Великого»…
Впрочем, разветвленнейшая чреда местных сюжетов сберегла целый ряд иных свидетельств — и о великолепных празднествах, и о роскошных свадьбах, и о романтических встречах влюбленных, ну, скажем, о посещении Карлсбада эрцгерцогом Фердинандом Тирольским с супругою, дочерью аугсбургского купца, Филиппиной Вельзер, о том, что кожа ее была так нежна и тонка, что сквозь нее просвечивало вино, которое она пила.
Но слава, слава! Сколь разнородны ее полюса и оттенки, и подлинная, как аутентичный текст, принесена Карловым Варам не королевскими особами, а целым рядом гениальных людей, которым действительно были нужны назначенные для блага природные ключи. Им нужны были и старые замки, с являющимися в них по ночам звуками сражений и голосами летописцев, и безмолвно-величавые горы, приглашающие к думам высоким и сущим, и залитые солнцем лужайки, перед которыми очищается душа, и сохранившийся в первородстве крестьянский быт с каменными очагами под кровлями, с будто витающими вкруг них бесчисленными легендами, в которых жизнь и народные идеалы всегда торжествуют перед силами запредельной тьмы, перед жестоким лукавством непременных гномов…
На рассвете, томительно пахнущем весной, когда по темной каменистой улочке ты спускаешься к центру, к Вржидло, проходишь мимо глухо молчащих стен храма Марии Магдалины — мерцающий купол высоко уходит в синее небо, — в оглушившей тебя тишине смутно означится возраст святилища, все его двести пятьдесят лет. А ты увидишь, как все было до того, когда выдающийся мастер чешского барокко Килиан Игниц Динценгофер еще не воздвиг храм, ныне, вполне вероятно, самый значительный в Карловых Варах памятник древней архитектуры. Он особенно величествен воскресным солнечным днем, когда с высоты его строгого креста катятся вниз, будто и сами полные света, гудящие глыбы колокольных ударов…
Но сейчас, ранним-ранним утром, он молчит, и сквозь бремя веков ты видишь то, что было здесь до храма. Здесь стоял старый даже для того времени готический костел, было кладбище. Оно часто размывалось обрушивавшейся со склона паводковой водой, вокруг распространялся тяжелый запах гниения, и тогда окрестные жители засыпали известью обвалившиеся могилы… Это было совсем давно, но отсюда, со склона, на котором поставлен храм, ты чуть ли не с удивлением увидишь возвращающий тебя в современность туманный квадрат света, в котором бьет и бьет Вржидло. Протяженность нескольких веков еще живет в тебе странным знобящим холодком.