Наше социальное мышление однозначно, и мы знаем, что тогда Карлсбад посетил не тридцатилетний опальный поэт, друг декабристов, глубоко перешивший жестокий царский приговор, но потомственный образованный князь, уже принявший формулу «самодержавие, православие, народность», далеко не молодой, с тяжело расстроенным здоровьем. Ни Константинополь, ни Иерусалим, ни Париж, ни Дрезден не смогли восстановить в нем молодых сил, и поздней осенью 1852 года князь начал лечение в Карлсбаде. «Оно, — читаем в одной из хроник, — имело хорошее влияние, его состояние улучшилось, охота к работе и стремление к творчеству возвратились…» Зимой Вяземский живет в Дрездене, затем снова возвращается в Карлсбад, и хроники делают еще более оптимистическое заключение — в них уже есть фраза о возвращении «юношеских сил»…
Очевидно, они-то и повлекли его на скалу, где бывал Петр. Здесь он увидел старую памятную доску. Здесь рождается его ода:
Князь велел занести стихи на доску и поставить рядом с той, что уже была. Через полтора десятка лет неизвестный нам переводчик переложит их на немецкий язык, и перевод будет помещен под доской с русским текстом, и тем — соблюден некий «этикет» в установившейся политической атмосфере курорта.
Еще через десять лет пражский академик скульптуры профессор Зейден попросит у городских властей позволения поставить памятник тому, от чьего имени уже неотделим Карлсбад, и оно будет дано с величайшей готовностью. Сам скульптор предложит и место для бюста — скалу, как бы дважды ставшую легендой. С нее, по уже ходившему сказанию, напуганный охотниками императора Карла, кинулся в пропасть олень. На ней, по ставшей известной рукописной хронике бургомистра Деймеля, предки которого были карлсбадские патриции, Петр Великий творил молитву, очевидно, это было решающим в выборе места для памятника — там огромный дикий камень образовал пьедестал. В следующем году памятник был поставлен, 12 июня 1877 года состоялось открытие. В течение лет бюст обновлялся, памятные доски заменялись новыми, но и теперь гласит гранит:
…1837 г. Некий г. Демидов передал городскому управлению Карлсбада 500 гульденов. Кроме того, во время трехнедельного пребывания на курорте ежедневно раздавал 25 гульденов бедным…
…1842 г. г. Саблуков и граф Бутурлин пожертвовали 600 гульденов на постройку ступеней, ведущих на Schlossberg (горный замок)…
…1845 г. Бессарабский генерал-губернатор граф Михаил Воронцов преподнес в дар городу большие башенные часы…
…1857 г. Княгиня Барятинская пожертвовала протестантской церкви большой надпрестольный образ…
Пожертвования, пожертвования, пожертвования…
Здесь лишь малая часть засвидетельствованных на бумаге щедрот, проявленных Россией к богемской жемчужине… Но это «знакомые все лица», знать, и, сдается, не последнее отдавал беднякам Карлсбада «некий г. Демидов». И падают означенные годы, не случайно получившие название «дукатовых», на эру чрезвычайного расцвета, баснословного роста популярности города-курорта, естественно, выразившейся в его посещаемости, иными словами — в прибылях. Новгородский мужик и петербургский чиновник на воды не ехали, «к деньгам шли деньги»… Но все-таки не в скрупулезно занесенных в летописи пожертвованиях был главный дар России, и для этого нужно вспомнить, в чем же познаются истинные друзья.
…Автобус несет шмелиный гул мотора по стремительно летящей ленте асфальта, как сквозь игольное ушко, проходит через тесные улочки старых городков, ввинчивается в то падающие вниз, то взмывающие вверх повороты средь рощ, напоминающих наше Подмосковье, средь неожиданно, как бы искусственно крутых холмов с развалинами крепостей, средь зазеленевшей озими, и вот уже впереди — Прага, с поднявшимся над ней Градом, стрельчато проштриховавшими небо костелами, заводскими трубами, осветительными щитами стадионов. Город огромен. И уже здесь, в каменных ущельях улиц, навидавшись его красот и памятников, ты подсознательно чувствуешь все же какую-то незавершенность, неисполненность чего-то, может быть, самого тебе святого. И наконец, вот оно, это место, оазис еще голых деревьев, чистых дорожек, тишины. Кладбище советских воинов. Овеянные печалью белые мраморные столбики. На них имена… Двадцати, двадцати двух, двадцати четырех лет… Из Новгорода, Чернигова, Еревана…