Марина… Что же с ней стало: бледная, худая, стриженая! А раньше волосы были ниже пояса: лунные, русалочьи – долгие, как бабка говорила. А отец называл: мечта моряка. Бывало, взглянет Марина серыми глазищами-озерами – аж все внутри ёкает. Акварель прозрачная! А сейчас – ни волос, ничего. Рисунок карандашом. Графитным, жестким – по серой оберточной бумаге. Бумага рыхлая, острый кончик карандаша рвет ее, царапает, оставляя резкие блестящие линии. И глаза – мертвые…
Погрузились на катер, поплыли. Марина осталась наверху: мне тут лучше, и все. Леший не выдержал, пошел проведать: сидит на ветру, видно – озябла.
– Спустилась бы вниз, а то простынешь!
– Нет, здесь лучше, на воздухе… Долго нам плыть?
– Часа полтора-два, не иначе. Что-то уж больно медленно тащимся!
– Долго… – Вздохнул, покачал головой. Снял куртку, укрыл ее сверху.
– Спасибо…
Пошел, принес термос с чаем и пирожков в пакете.
– Я не могу…
– Надо. Тебе лучше станет. Утром-то небось не ела ничего. Давай.
Налил ей чаю, подал. Вздохнув, отпила, потом еще:
– Вкусно как! Это что за чай? Пахнет как замечательно…
– С кошачьими лапками. Дядя Митя хороший чай делает, сам траву сушит.
Еще отпила, потом, шмыгнув носом, взяла пирожок. Он смотрел на бледное лицо, синие тени под глазами, на тонкие дрожащие пальцы, держащие румяную сдобу, и сердце сжималось от жалости и… ярости! Что сделала с собой! Черт! Марина подняла к нему лицо:
– Спасибо! – И улыбнулась. Одни губы улыбнулись, а глаза смотрели все так же мертво, не видя. Наконец показалось Афанасьево – первый дом на высоком берегу, пустой, заколоченный.
– Ой, какой берег крутой! – завопили мальчишки.
– Хорошо, вода высокая, а то еще ниже причалили бы, – сказал Леший. – Ну ладно! Полезли!
– Еще глина эта… – ворчала Татьяна. – Вот черт!
– Эй, а вы куда? – прикрикнул Серёга на пацанов. – Ну-ка, взяли, потащили! Вы мужики или кто?
– Ну, па-ап!
– Что пап? Быстро! – сказал Серёга.
Леший засмеялся, увидев, как мальчишки, оскальзываясь, полезли вверх со своими рюкзачками, и подпихнул младшего под тощий зад – вперед! Он оглянулся на Марину – карабкается потихоньку.
– Подожди-ка! Дай помогу! – предложил он.
– Да я сама…
Сама… Леший снял с нее рюкзак и потащил вверх. У дома рухнули все.
– Ох, господи! Полжизни… – пыхтел Серёга. – Лёшка, спасибо тебе!
– На здоровье! Я избу вам протопил, так что тепло будет.
– Зачем? Дядя Леший, зачем? Ведь лето! – закричали мальчишки.
– Север здесь, ночи холодные, и дом нежилой стоял.
– Лёш, ты обедать приходи… – сказала Татьяна.
– Да ладно, разбирайтесь. Потом погуляем! Отметим, – кивнул он и пошел к себе, оглянувшись на Марину: стоит, в небо смотрит. Ох, горе…
А Марина смотрела на облака и думала: «Так бы и стоять. Вечно. Окаменеть тут окончательно, стать каменной бабой – вроде тех, что в половецкой степи в землю вросли. Ничего не болит, ничего не страшно…» Оглянулась – Леший идет по траве, уже далеко.
Леший… Где ж ты раньше был? А теперь – и не узнал вот. Сама его с трудом узнает, в этой бороде. И что-то в нем поменялось. Поломалось. Другой стал.
Зачем это, а? Зачем это сделалось, что они опять встретились?
Зачем?!
ЧАСТЬ первая. Моя маленькая
Первый раз Леший увидел Марину пять лет назад, в середине июня, когда пришел к Дымарику на Пироговку про отца договариваться, а она в холле сидела и книжечку читала. И хотя Лешему было совсем ни до чего – отец болел, на горизонте грозовой тучей нависала нежеланная свадьба, – он обратил внимание на девочку с книжкой. «Ах, какая девочка!» – подумал. На ней была коротенькая белая юбочка, и сидела она, скромно сдвинув розовые коленки, блузочка тоже белая, а сквозь нее какое-то кружево просвечивает – от лифчика что ли? И в вырезе блузки самое начало груди видно, мягкая ложбинка – сама худенькая, а грудь высокая. Волосы – длинные, светлые, назад забраны, а вокруг головы – дымка из тонких, чуть вьющихся прядей, на солнце просвечивает нимбом. И коса.
Косу-то он потом увидел, когда на улице разошлись в разные стороны, и он оглянулся: мама дорогая! Коса длинная, ниже пояса, и когда девушка шла, хвостик косы раскачивался в такт шагам – взгляд так и притягивался к этому месту, где хвостик. Марина сначала косилась на него довольно сердито – заметила, как он пялился на ее грудь. Потом, стоя рядом с Дымариком и слушая их разговор, она смотрела на Лешего широко распахнутыми серыми глазами, полными сочувствия.
Она почему-то приняла его за священника – может, потому что целый час до этого гуляла по Новодевичьему, а там такой же ходил бородатый, в рясе. Этот, правда, был в «штатском», но борода подходящая, как Марине показалось, и она негодовала, что он так откровенно ее разглядывает. Дымарик над ней потешался потом всю дорогу: «Священник, выдумала тоже! Экая ты у меня глупышка! Алексей – реставратор по мебели, в музее работает, и художник неплохой».