По-нашему мнению, и орнитологическое название воробей, и технический термин вороб, вороба, мн. ч. воробы имеют источником один и тот же праславянский корень *vorb‑, который в свою очередь восходит к индоевропейскому *u̯erb(h)‑/*u̯orb(h)‑, т. е. к корню *u̯er‑ ‛вращаться’ с расширителем ‑b(h)‑[22] (ср. шире представленные в славянском образования от этого корня с детерминативом ‑t‑: *u̯er‑t‑ > праслав. *vert‑, *vort‑, *vьrt‑, ср. ворот, ворочать, вертеть, веретено, время и мн. др.). Название воробья, таким образом, отделяется нами от продолжений омонимичного индоевропейского *u̯er‑ ‛говорить, издавать звуки’ и означает собственно что-нибудь вроде ‛юркий, вертлявый’ (ср. в загадке о сороке: «…вертится как бес…»[23]).
При этом решение вопроса о семантических отношениях между *vorb‑ ‛воробей’ и *vorb‑ ‛мотовило’ может быть двояким: либо орнитологический и технический термины, восходя к одной и той же основе, независимы и параллельны (как, например, приводимые выше вьюн, вьюха ‛птица’ и ‛вращающаяся деталь ткацкого станка’), с дальнейшей дифференцирующей суффиксацией, либо между ними существуют отношения метафорической производности (как в лебедка, журавль ‛птица’ → ‛барабан, ворот’). Учитывая яркую метафорическую образность цитированных выше восточнославянских загадок, в которых птица кодируется названием мотовила, мы склонны отдать предпочтение второму решению, признавая первичным значение ‛птица Passer’ и вторичным, мотивированным метафорически — ‛мотовило’[24]. Отчасти об этом говорит и локальная ограниченность технического значения (нам известны только русские его реализации). Однако редкость бессуффиксальных названий воробья словац. vrab, рус. вороб (ниже см. еще полесские примеры) свидетельствует о том, что семантический перенос ‛воробей’ → ‛мотовило’ произошел довольно рано, может быть, в этом случае мы имеем дело с праславянским диалектным семантическим явлением.
Признание славянских названий воробья производными от корня *u̯erb(h)‑ ‛вращаться’ дает, как нам кажется, некоторые преимущества в решении вопроса о происхождении анлаутного спиранта в с.-хорв. srābȁc, полесск. (брест., ровен.) шво́роб, шво́раб, шворобе́й, шворабе́й (также шорабе́й, шурабе́й, шурабе́л’, шура́блик) ‛воробей, птица Passer’[25], а вместе с ними — и в балтийских названиях воробья: лит. žvìrblis, лтш. zvir̃bulis (в последних суф. ‑l‑, ‑ul‑ могут быть сопоставлены с польским и лужицким формантами ‑el: польск. wróbel и т. д.; если это сближение допустимо, то фиксируется частная балтийско-лехитско-лужицкая изоглосса). Анлаут s‑, š‑ в славянских, z‑, ž‑ в балтийских формах нужно, на наш взгляд, объяснять как рефлексацию и.‑е. s‑mobile, специально отмечаемого у корня *‑u̯erb(h)‑ (Pokorny I: su̯erbh‑ ‛drehen’ и др.): праслав. *sverb‑, *svorb‑, *svьrb‑ ‛свербеть, зудить, чесаться’ < ‛крутить, вращать’. Балтийские формы, следовательно, не контаминировали со словом, начинающимся на z‑, ž‑, как предполагал Я. Эндзелин[26], а испытали озвончение уже имеющегося и.‑е. s‑mobile в результате аттрактивного сближения с такими словами (ими, в частности, могли быть и ономатопеи). Отношения между анлаутными свистящими и шипящими те же, что и в лексических парах свая — диал. швая, ш(к)ворень — укр. свірень, польск. sworzeń, скора — шкура и проч.
22
Ж. Ж. Варбот (пользуемся случаем, чтобы поблагодарить ее за замечания по настоящей статье) специально обратила наше внимание в этой связи на чеш. (ганацк.)
24
Это, возможно, позволяет истолковать признаваемое Фасмером этимологически неясным нижегор.
25