– Леш, тебя комары не заели? – совершенно неожиданно на крыльце появилась Ирина Сергеевна. Леша напрочь упустил момент, когда она тут оказалась. И помолчав еще несколько секунд, как бы привыкая, что сейчас на крыльце он не один, ответил:
– Да нет. Их сегодня почти и нет.
– Душно-то как!.. Ты чувствуешь, какая духота скопилась? Ночью гроза, наверное, будет.
– Будет дождь, – утвердительно, но без возражения Ирине Сергеевне, ответил Леша.
– Да?.. – не зная еще верить или нет, тут же произнесла Ирина Сергеевна.
И повисла тишина, в которой никто никому не мешал.
Леша продолжал все так же сидеть, будто не Ирины Сергеевны, стоящей рядом с ним, ни этого короткого разговора минуту назад не было и вовсе.
Ирина Сергеевна же задумалась так увлеченно, что отвлечь ее сейчас от сего процесса было бы совсем нехорошо. Но мысли ее были заняты вовсе не тем, что Нина с Лёшей поругались, а собственными планами на завтрашней день. Она хотела замолосолитьогурчиков и посолить капусту. Все было ясно и понятно, но обстоятельно подумать, стоя на крыльце в душном застывшем воздухе, было необходимо. В том была для нее определенная потребность, как хозяйки этого дома – подумать об огурцах, и еще было некоторое удовольствие, свойственное всем людям, когда они думают о том, что каким-либо боком, но им по душе.
– Ты домой? – надумавшись, спросила Ирина Сергеевна.
– Нет. Я еще немного посужу.
Ирина Сергеевна отмахнулась от невидимого, но пищащего где-то у самого уха комара. Она собиралась еще что-то сказать, но так ничего и, не произнеся, зашла обратно в дом.
А Лёша еще почти целый час, просидел на верхней ступеньке крыльца, не двинувшись с места и, казалось, вообще не шевелясь. Он сидел один, в воцарившейся темноте и тишине. И когда последний комар пропал куда-то вслед за остальными комарами, что Лёша совсем и не приметил, он встал и пошел в дом.
А ночью действительно пролился дождь, без грозы, без ветра, без всякого постороннего, лишнего шума. Никто не мешал дождю в ночной тишине играть свою мелодию чисто и откровенно красиво. Сначала дождинки падали на сухую землю и жадно впитывались ею. Потом, не успевая принимать всё, что дает небо, в ямках и ложбинках заплескались первые маленькие лужицы. Лужицы быстро превращались в лужи, и побежали, ища дорогу в темноте ручейки. А капли продолжали стучать по крышам, монотонно шуршать листвой и травой, с позвякиванием окунаться в лужи. Упоительная мелодия брала всё новые ноты. Дождь импровизировал виртуозно, с неведомой людям легкостью.
В городе тоже шел дождь, такой же тихий и такой же густой. Нина с трудом уснувшая, проснулась. То ли ее разбудил дождь, то ли помешало спать внутреннее беспокойство. Она присела на кровати и посмотрела на Глеба, что по-детски сладко спал рядом с ней. И встав, Нина подошла к окну. Кажется, все эти действия у нее получилось сделать машинально. Само по себе так получилось.
«Дождь…» – только и прошептала про себя Нина, убрав руки от подоконника, и осторожно вышла в зал, прикрыв за собой дверь. Там, отворив окно настежь, она вдруг неожиданно для себя проснулась. То есть вышла из спасительного забытья и слишком ясно представила перед собой картинки ушедшего дня, смотря же не моргая в темную стену дождя. И в раз, как это бывает, кусочки маминых слов, разговор с Мартой Андреевной, несколько искаженная, потому как здесь по-другому было никак нельзя, минувшая ссора с Лёшей. Всё немыслимым образом соединилось вместе. И целостность от созданной, казалось бы из несочетаемого вместе, просто поражала. Где была мама, где Марта Андреевна, а где она – Нина – и сегодняшняя, то есть же вчерашняя, ссора.
Нина вдруг поняла так четко и так ясно, что не всё в мире так просто и далеко не всё происходит так, как ей этого хочется.Эти простые, такие казалось бы очевидные вещи, Нина знала и до сего момента. Но только знала. А знать – это не всегда иметь ключик к своим же знаниям. Знать, но не понимать своё знание, смотреть на него словно через затемненное стекло.
Нина была разумным человеком, но с несколько своевольным характером. С годами своевольность обросла жизненным опытом, осознанной не детской уверенностью в себе, соответствующей собственному мнению-представлению должностью и позволяющей почувствовать независимость и подарить себе сказку зарплатой.
И вот эта на первый взгляд заносчивость, высокомерность должны были отдалить Нину от всего простого и обыденного, сделать не понимаемыми и мелочными, чуть ли не глуповатыми, надуманными чьи-то повседневные дела и заботы. И как вышло на деле эта зараза своей исключительно правильной и высокой значимости все-таки сумела подпортить, заразить Нинину природную доброту и отзывчивость, искреннюю безграничную любовь к своим близким, да и к миру, что находился вокруг, совсем рядышком с Ниной. Мир, в котором же Нина сама и жила.