— Наш инквизитор-мирянин знает, когда состоится эта встреча?
— Да, милорд. Их всего десять или двенадцать, и они планируют встретиться в магазине Грейнджира на Рамсгейт-сквер.
— В таком случае, — с несчастным видом сказал Охиджинс, — полагаю, мы должны что-то с ними сделать.
— …поэтому думаю, что нам нужно быть настолько решительными, насколько мы можем, — сказал Галвин Паркинс, выразительно постукивая пальцем по раме печатного станка.
— Не думаю, что «решительный» — это то, чем мы хотим быть, когда дело касается великого инквизитора, — возразила Кристал Барнс. — Он тот, кому специально поручено защищать Священное Писание и Мать-Церковь. Даже если мы думаем, что инквизиция… слишком строга, он заслуживает того, чтобы к нему относились с уважением, проявления которого от нас хотели бы Бог и Лэнгхорн.
— Понимаю твою точку зрения, Крис, — сказал Сибастиэн Грейнджир. — С другой стороны, я также слышу Галвина. — Он нахмурился, его худое лицо ученого было сосредоточенным. Затем он поднял правую руку, вытянув испачканный чернилами указательный палец. — Думаю, что нам действительно нужно быть настолько сильными, насколько мы можем, не проявляя никакого неуважения.
— Вероятно, будет трудно пройти по этой линии, — возразила Кристал. — Думаю, нам было бы гораздо лучше, если бы мы полностью исключили великого инквизитора — в частности — из петиции. Мы можем попросить викария Робейра провести расследование и вмешаться, предполагая, что вмешательство в порядке вещей, даже не нападая напрямую на великого инквизитора.
— Я не говорю о нападении на викария Жэспара, ради Лэнгхорна! — сказал Паркинс. — Но люди исчезают, Кристал. Мы даже не знаем, что с ними происходит! Это делается от имени инквизиции, а викарий Жэспар — великий инквизитор. Не понимаю, как мы можем критиковать инквизицию, не критикуя его, и если это так, мы должны быть откровенны в этом. Уважительно, да, но мы не можем просто притворяться, что он не имеет никакого отношения к тому, что делают его агенты-инквизиторы!
— Это моя точка зрения, — ответила Кристал. — Не думаю, что мы должны кого-то критиковать. Ещё нет. Может быть, если викарий Робейр примет нашу петицию и ничего не произойдет — может быть, тогда настоящая критика будет уместна. Но прямо сейчас, что мы должны сделать, так это попросить объяснений, попросить рассказать, что происходит и почему, и смиренно просить инквизицию смягчить необходимую строгость милосердием.
Грейнджир и Паркинс переглянулись. Насколько они понимали, было очевидно, что ситуация уже вышла за рамки такого рода запросов. С другой стороны, судя по выражениям лиц, по крайней мере половина из остальных одиннадцати человек, столпившихся в задней части магазина Грейнджира, была согласна с Кристал.
— Если ты боишься быть вовлеченным во что-то, что выглядит как критика инквизиции, тебе не стоит помогать распространять петицию, Крис, — указал Паркинс.
— Я не боюсь быть вовлеченной. — Карие глаза Кристал вспыхнули. — Однако любой, кто не нервничает из-за того, что его или ее слова неправильно истолкованы в такое время, явно не самый острый карандаш в коробке. Мы здесь, потому что считаем, что в ответ на угрозу еретиков инквизиция становится слишком суровой, слишком репрессивной. Однако также возможно, что мы находимся не в лучшем положении, чтобы судить о том, насколько на данный момент действительно необходима жесткость. Думаю, для нас было бы более уместно попросить викария Робейра изучить этот самый вопрос для нас, прежде чем мы начнем открыто осуждать действия инквизиции. И, — добавила она довольно неохотным тоном, — если инквизиция действует… своенравно или без уважения к установленной в Писании надлежащей правовой процедуре, последнее, что нам нужно делать, это без какой-либо необходимости обратить такое своенравие на себя.