Наши богомольцы зашли по пути в две-три церкви, в которых службы не было и входы никто не охранял, и направились из монастыря по дороге в Городок. Узкая дорога вилась по лесу среди огромных, величественных, прекрасных сосен. Вереницы богомольцев и богомолок с котомками за плечами, с усталыми и серьезными лицами, подняли белую пыль, которая остановилась и как будто застыла в воздухе, как фимиам, среди огромных зеленых колонн. Солнечные лучи, прорезывая этот белый, прозрачный полог, построили белые стены, колокольни, воздушные причудливые здания, — и в полудремоте усталости Егор ждал, что вот-вот грянет великолепный, торжественный трезвон с этих стройных, колеблющихся колоколен, а из-за стен, раздвигающихся перед ними, польется стройное, тихое, торжественное пение…
Но стены отодвигались все дальше и заходили назад; колокольни молчали. Ноги с трудом работали, увязая в песке и спотыкаясь об огромные, лохматые корни сосен; клонил сон.
— Далече, дяденька? — спрашивал Алексей у встречных.
— Версты две.
— Ого! — восклицал с сокрушением Алексей и, сомневаясь, тотчас же обращался к другому встречному:
— Долго еще?
— Версты четыре…
— Фу-у, ты…
Да, должно быть, не близко, судя по усталым, суровым лицам этих малоразговорчивых людей, которые тянулись бесконечной цепью из недр этого безмолвного, величественного бора. Люди с болячками на лицах, люди с тонкими, странно изогнутыми, точно соломенными ногами, люди в странных белых, из домотканого сукна, одеждах, с навитыми на голове копнами из тряпья, люди монашеского образа, постные, худые, морщинистые, злые женские лица — все было пестро, странно, интересно и ново.
Вот, наконец, мелькнули какие-то постройки. Вон и площадь за речкой, а над ней бараки из нового тесу. Замелькали вывески: «Чайная», «Закуски и чай», «Самовары» и т. д. Народ кишел, как муравьи, толпился около речки, выползал из бараков, торчал в открытых балаганах чайных и закусочных, группами беседовал на площади.
Наши богомольцы обошли длинный ряд бараков, но везде было полно, нечисто, неудобно.
— Нет было бы нам там остаться, в энтих, — сказал отец Егора.
— Послушали эту старушонку… черта! — сердито говорил Алексей. — Отсюда переть в монастырь — язык высунешь… Господин урядник, где бы нам поместиться?
Урядник окинул величаво-презрительным взглядом вопрошавшего и сказал тоном сановника:
— Выбирай барак, какой побольше, да и ложись врастяжку… Можешь даже вполне быть спокоен, как летом в санях…
Они пошли дальше. Наконец, около часовни два крайних барака оказались совсем пустыми.
— Вот оно! — воскликнул с радостью Алексей. — Зря я старуху ругал… она правду… Ложись, господа! ха… Давайте соснем сперва, а тогда чаю… Слав-но! ха-ха-ха…
— Да надо бы в церковь, — нерешительно возразил Симоныч.
— Ну, дидусю, успеете… Сидайте вот…
И Алексей упал на солому, потянулся и почти тотчас же заснул.
В бараке был полумрак и прохлада. Сквозь щели падали на солому лучи солнца и золотили ее нежной, новой позолотой. Тихо было и хорошо. Все тело ныло от усталости. Кажется, век бы так пролежал, ни о чем не думая, бессознательно глядя на эти щели и полоски золотого света. Сна не было.
Вошел урядник, белобрысый, худой, с длинным носом и весь какой-то длинный и нелепый, а голос у него был почти женский.
— Придется, ребяты, потревожить вашу старость: тут для епутаций, — сказал он.
— Да мы тоже депутаты, — сказал отец Егора усталым до отчаяния голосом.
— Хе-хе… не похоже… Епутаты — это больше от татар, от мордвы… старшины… Вон в бабий барак, может, пойдете?
— Мы тут немножко отдохнем… тогда уйдем…
— Н-ну… отдыхайте.
Симоныч принес половину ситного хлеба и звал пить чай. Он спешил в церковь. Алексея едва растолкали и пошли в какой-то балаган, под названием «Народная чайная». Балаган был открытый, столики — из неоструганного теса. Везде виднелся сор, грязь. Приходили запыленные люди, снимали с себя верхнюю одежду и тут же вытряхивали. Пыль неслась и садилась в чай. И чай был мутный, невкусный. Солнце припекало Егору самый затылок, болела голова, и продолжал сильно клонить сон.
Но спать было некогда. Все — и его отец, и старый хохол, и Алексей — спешили напиться чаю и идти опять в монастырь, к какой-нибудь службе. Решено было забраковать Городок, как главную квартиру, а из монастыря пройти в те бараки, куда приехали утром; оттуда было много ближе к монастырю.