— Ну, хоронили-то ее дюже хорошо!.. — закончил он радостно. — Так хоронили… Сколько архиреев было… Дюже хороший похорон был по ней…
— Ваши билеты, господа, приготовьте! — раздался в конце вагона громкий голос кондуктора.
Старичок невероятно быстро юркнул под лавку, не договорив о похоронах.
Когда прошел контроль, он снова вылез из-под лавки, сел на полу и скоро завладел вниманием большинства пассажиров, сидевших по соседству. Словоохотлив и красноречив был о. Михаил, но старик-странник был еще красноречивее, и рассказ его лился неудержимым потоком.
— В Киеве я шесть раз был, — повествовал он. — Пение дюже хорошее! Все — партесное… «Господи помилуй» запоют, так аж душу пронзят… У Сергия Троицы три раза был. Два раза в новом Русалиме. Ну, лучше нет — у Сергия Троицы. Там одно панукадило, — мериканец представил, — теперь стоит этих трех монастырей. Золота на ней!.. Как свет зажгут — такая светлость! Дюже ха-рошая светлость-то…
— А в Сарове был? — полюбопытствовал о. Михаил.
— У о. Серафима? Четыре раза был. Там такой порядок: вот вас пять человек, сложитесь промежду собой по четвертач-ку, обеденку отслужите. После обедни пойдешь к хресту. «Батюшка, благословите к о. Серафиму приложиться»… Так-то вот будут царские врата (старик распланировал руками), а так-то вот гроб его… в пещерах. Тепленький лежит! И ручки, и ножки… голову лишь не видать, а то весь тепленький. И Сергий Троица лежит, на щечках у него — румянец, а сам — аж горячий весь…
Вы вот в Пензе будете — загляньте в губернию. Хорошо поправилась она за последние года!.. Там, коль поимеете усердие, к о. Акентию… под престолом лежит. Тоже чудеса являл: слепого одного с глазами сделал, хромого с ногами. Во сне губернатору являлся и говорит: «Вы, — говорит, — если хотите, чтоб я явился, уничтожьте скверу от собора». А сквера — это, стало быть, сады разведены, а в садах музыка всякая, лавки торгуют, статуй стоит и прочее, стало быть. «Уничтожьте, — говорит, — скверу, я вам явлюсь»… Ну, а нони ишшо с боку, от Московской, развели сады. От этого самого — прежде о. Акентий теплый был, а теперь гроб потемнел и плесень уже пошла. Стало быть, ушел оттуда… А то мог бы явиться вполне…
III
В полночь приехали к какому-то большому городу. Сказали: Пенза. Много огоньков рассыпалось внизу и вверху — зеленых, белых и золотисто-красных. Одни двигались, исчезали и вновь появлялись; другие моргали и дрожали на одном месте, иногда тоже прятались и снова выныривали…
Егор никак не предполагал, что их поезд привез такую массу народа. Широкая асфальтовая платформа сразу покрылась мешками, узлами, котомками, сумками, корзинками… Вагоны точно вдруг прорвались и высыпали из себя эти кишащие, двигающиеся толпы, эти груды всевозможной рухляди.
— Держись, Егорушка! за меня держись! — говорил отец. — Гляди, не отставай, а то аминь… пропадешь ни за грош!..
Они попали в людской поток, который неудержимо нес их вперед, к вокзалу. Но там давно уже все было битком набито. Егор с отцом наткнулись на какую-то тачку около цветника, положили на нее узел и сумки и присели, с удовольствием дыша свежим ночным воздухом после духоты вагона и с удовольствием поглядывая на давку в дверях вокзала. Два жандарма, чистые, величаво-спокойные, огромные, водворяли порядок. От времени до времени густая толпа богомольцев, подталкиваемая легонько сзади их кулаками, перекатывалась с одного конца платформы на другой короткими, быстрыми шажками.
А кругом шелестел смутный говор многих голосов. Около тачки, которую заняли Егор с отцом, уже образовались баррикады из мешков и узлов. Подходили, устанавливались и садились люди — робкие и растерянные, в темноте казавшиеся подозрительными и опасными.
— Откуда? — спросил отец Егора стоявшего поблизости низенького старичка в длинной свите и в шляпе-котелке.
— Полтавски.
— Сидайте туточки.
Старик присел рядом с кучкой женщин самых разнообразных возрастов, которые весело болтали между собой по-украински и пересмеивались. Они ехали из Ставропольской губернии.
Из больших окон вокзала падал яркий свет, и копошащиеся кучки богомольцев на их фоне казались черными и странными. Где-то там, в противоположной стороне, громыхая, передвигались в черной тьме длинные цепи вагонов, выли свистки, лязгало железо. И было странно, чуждо и сиротливо. Хотелось бы увидеть кого-нибудь своего, поговорить, улечься поудобнее да соснуть…
— Билеты были до Лукьянова городу, — заговорил вдруг старичок в длинной свите, быстро и оживленно поглядывая своими проворными и наивными глазками на стоявших и сидевших вокруг тачки людей. — У Сараньску пустыню не дал мне кассир. «Нету, — говорит, — у нас билетов у Сараньску пустыню. Бери до Лукьянова». Узял до Лукьянова. По 11 рублей по 37 копиек платил за кажний от Прилукив. А тут, как замитусився народ, я их и обронив. Перед этим контроль пошел, я показывал… при свидетелях дело було.