- Нет, - ответ прозвучал достаточно спокойно. - Я человек без родины и флага, родился в одной стране, учился в другой, сейчас осел в третьей. Тосковать для меня недопустимая роскошь.
Она прищурила глаза:
- А ведь вы лукавите, интересно только, зачем. Впрочем, дело ваше. Ну хорошо, другой вопрос - вы когда-нибудь любили?
Теперь он с легким сердцем мог отшутиться:
- Только науку, и, к сожалению, недостаточно, чтобы строить кустарный космический корабль.
- Жаль, - ответила она спокойно. - А вот я любила. Вы мне сейчас не верите, вы считаете меня холодной и пустоголовой куклой, не способной на чувства, ну, в какой-то степени это так и есть. Но так было не всегда. Я при всей своей осуждаемой вами испорченности, - инженер вскинулся, пытаясь протестовать, но она остановила его жестом и продолжала: - при всей своей испорченности я любила одного человека, одного-единственного за всю жизнь. Я пыталась заглушить это чувство, но неудачно. И вот сейчас я должна увидеть его, или же хотя бы узнать о его судьбе, пусть поздно, но мне это нужно.
- Так тот человек… он… это он летел в первом аппарате?
- Да, - теперь ее ресницы были влажны от слез, что, впрочем, только сделало ее взгляд еще более манящим и глубоким. - Понимаете?
В глазах инженера поневоле появилось виноватое выражение, и Аза внутренне усмехнулась, не забывая, впрочем, смотреть с томной мольбой и печалью. Она не то чтобы видела его насквозь, но разобралась в его характере достаточно для своих целей. Наивный мальчишка, которого можно привлечь на свою сторону якобы внезапной искренностью, слишком порядочный, чтобы по-настоящему думать о ней плохо. Это не Яцек, который слишком хорошо ее знал, не холодный всевидящий дьявол Серато, - такого легко уверить, что перед ним птица в золотой клетке и несчастная жертва. Впрочем, разве это маска? Иногда ей казалось, что она только разыгрывает перед собой окаменевшую в чувствах и разуверившуюся в людях женщину, и что изображая перед зрителями тоску и отчаяние, она представляет себя настоящую. Подчас в такие минуты ей вспоминались слова древнего поэта:
И что я поддельною болью считал,
То боль оказалась живая, —
О, боже! Я, раненый насмерть, играл,
Гладиатора смерть представляя!
- Боже мой, вы здесь! Недобрая, как вы могли сбежать с приема, не предупредив! - послышались сзади голоса. К столику подошла компания, которую легко было встретить в подобном заведении - элегантные мужчины в сопровождении шикарных женщин, все - представители золотой молодежи и высших кругов богемы. Запах дорогого парфюма, блеск украшений, обрывки слов - весь этот великосветский калейдоскоп смешал чувства Азы, оторвал от только что занимавших ее мыслей. Она машинально отвечала на комплименты, улыбалась, объясняла отсутствие на разных мероприятиях творческими планами, затем, желая представить знакомым своего спутника, обернулась к столику, но стул напротив был пуст - инженер тихо покинул ресторан.
- Ну что вы скажете, - прошептала Аза, на этот раз с настоящими слезами: - сбежал! И почему они все сбегают?
========== “Я Иван, не помнящий родства, господом поставленный в дозоре…”. Данияр. ==========
За пятнадцать лет до того, как Яцек построил машину, способную уничтожить мир, Грабец задумал переворот мудрейших, а жители Теплых прудов разгромили гарнизон шернов, инженер Дэн Монтэг был простым деревенским мальчишкой, жил в маленьком ауле недалеко от Синегорья, и звали его, естественно, по-другому. Отец с матерью в свое время слегка поспорили из-за имени для сына, в итоге остановившись на Данияре.
Раннее детство Дан помнил плохо - помнил, как зимой по нескольку дней было не выйти из дома из-за буранов, как летом заготавливали сено, как весело было скакать на лошади и как мать поила его кумысом или козьим молоком, причитая, что ребенок-то худ, кожа да кости, а отец посмеивался - неправда, батыр растет!
Но лучше всего было небо. Мерцающее, огромное, в сильный зной - дымное, зимой белое, сливающееся с горизонтом. Ночью - темно-синее, как глубь озер, с висящим сбоку желторогим светильником месяца. Летом хотелось бежать по траве, раскинув руки, и верить, что полетишь.
Данияр второй год ходил в деревенскую школу, когда старшие мальчики нашли на школьном чердаке большой кусок холста. У ребят возникла мысль склеить змея, но вынести материю с чердака сами старшеклассники не осмелились, решили подбить кого-то из малышей, и выбор пал на Дана. Тот очень легко купился на подначивание, скинул холст из маленького окошка под самой крышей на стог сена, выпрыгнул следом сам и, вместо того, чтобы сразу удрать, вместе со всеми приступил к конструированию.
Змей сразу не полетел, старшие безнадежно крутили его в руках, не зная, как исправить ситуацию. В итоге именно Дан придумал перевязать узел по-другому. Старшеклассники оказались более-менее справедливыми и великодушно позволили герою дня немного пробежаться с летающим куском холста на бечевке.
Дан настолько ошалел от счастья, что даже не подумал выбрать дорогу подальше от школы. Он и раньше делал змеев, но никогда - таких огромных. Этот наверняка мог поднять его в воздух! Пробежав несколько десятков метров, он понял, что, хотя пару шагов болтать ногами в воздухе и удается, за это приходится рассчитываться падением. Но такой большой змей все равно мог совершить что-то необычное, например, долететь до луны, чей растущий серп виднелся вдали над полоской заката. Мальчик бежал навстречу ветру, не слыша окриков старших товарищей, а матерчатый ромб парил позади, поднимаясь все выше, и конечно, долетел бы до луны, если бы хватило бечевки.
Но бечевка оказалась коротковата, к тому же пропажу полотна обнаружила учительница младших классов, выскочила на школьное крыльцо и подняла такой визг, что у Дана заложило уши, а змей опустился на траву. Данияр удрал в степь от греха подальше, бросив змея, и бродил там до темноты, боясь идти домой. Издали он видел, что их поделку поднял главный учитель, присланный из самой столицы, долго рассматривал змея и спрашивал что-то у старших мальчиков, а те указывали в сторону беглеца.
- Предатели, - пробормотал про себя Дан и залег в траве.
Домой все же пришлось идти, когда от голода совсем свело живот. Несмотря на поздний час, у родителей был гость - тот самый столичный учитель. Он в чем-то убеждал родителей, точнее, отца, а мать просто тихонько плакала в уголке.
- Послушайте, Нурбек, Нурбек-ага, - говорил учитель,- ну хоть вы-то со мной согласны, что для вашего сына это шанс? Пока нашему Петру не дает покоя слава Петра Великого, пока еще идет эта мода на образование для талантливых детей, надо ловить удачу за хвост. В следующем году подсчитают расходы, ужаснутся и начнут сворачивать это движение, и что тогда? Экономят-то всегда на образовании…
Мать при последних словах заплакала громче, бормоча что-то о больших городах, которые губят людей. Отец цыкнул на нее, и хлопнул ладонью по колену:
- Я-то согласен, сам вижу, что мальчик на большее способен, чем тут круглый год кизяк заготавливать. А что тоскливо нам будет, так это дело понятное..
- Конечно, конечно, - перебил учитель, - но он навещать вас будет, и опять для него это шанс, вы подумайте, в двадцать восьмом веке живем, а в деревнях у людей даже электричества нет.
Дан не все понял из их разговора, знал он только, что Петром звали царя, который жил очень далеко, в Петербурге - несомненно, еще дальше луны. Луна ведь вот она, на небе, а Петербург разве кто, кроме учителя, видел? Вот то-то!
Есть тем временем захотелось так, что Дан решил тихонечко пробраться в дом, пусть даже заметят и ругают. Но бранить его не стали, учитель схватил его за одно плечо, отец за другое, оба начали вертеть его в разные стороны и в чем-то убеждать.
- Ты уж, сын, нас не подведи!
- Я тебя давно заприметил, я тетрадки твои смотрел, а вчера мне указание из города пришло…
- Твой дед еще меня выучить хотел, не вышло, дожил бы до сегодняшнего дня, вот бы счастлив был!