Вот почему, читая в старинных документах, что Лжедимитрий (Гришка Отрепьев) писал прелестные письма, мы не должны думать, что письма эти названы прелестными из-за их изысканного стиля или милого сердцу летописцев той поры содержания. Нет, это были лживые, крамольные письма, целью которых было совращение, призыв к измене, к подчинению иноземным завоевателям.
Таким образом, слова прелесть и прелестный претерпели в русском языке весьма существенные семантические изменения, приобретя при этом вместо резко отрицательной положительную эмоциональную окраску. Интересно отметить, что английское прилагательное nice [найс] ‘милый, приятный’, близкое по своему значению к слову прелестный, означало когда-то… ‘глупый’ (от латинского nescius [нéскиус] ‘не знающий’).
«Прошу простыню за грехи свои»
Вообще, если мы обратимся к древнерусскому языку, на котором говорили наши предки во времена Киевской и Московской Руси, то окажется, что многие привычные для нас слова выступают в памятниках древнерусской письменности в совершенно неожиданных сочетаниях. Значения этих слов оказываются подчас весьма далёкими от их современных значений — даже, казалось бы, у самых обыденных слов. Возьмём, к примеру, слово простыня.
В одном из памятников XI века мы находим такое странное сочетание слов (орфография даётся в упрощённом виде): простынею и послушаниемъ украшена… Прежде всего, трудно себе представить, чтобы простыня могла служить украшением кому-либо; кроме того, в сочетании простынею и послушаниемъ украшена, кажется, несколько хромает логика.
В другом древнерусском памятнике XVI века (это уже эпоха Ивана Грозного) мы читаем о человеке, который просил и получил простыню… за многочисленные свои грехи.
Попробуем разобраться во всех этих «простынях». Наше современное слово простыня является производным от прилагательного прост(ой). Простыня — это простое (то есть не сшитое и не стеганое) покрывало на постель. В первом из приведённых древнерусских примеров слово простыня (с ударением на ы) также этимологически связано с прилагательным простъ (как гордыня — с гордъ). Простыня здесь имеет значение ‘простота, скромность’. Следовательно, слова простынею и послушаниемь украшена означают: ‘украшена скромностью и послушанием’. Во втором примере слово простыня этимологически связано с глаголом простить и означает оно ‘прощение’. Таким образом, речь здесь идёт всего лишь о прощении за грехи…
Примеры со словами прелесть и простыня показывают, с какой осторожностью следует относиться к значению тех древнерусских слов, которые, казалось бы, нам хорошо знакомы. Но семантические изменения не всегда документированы в памятниках письменности. Нередко они могут быть восстановлены только в случае привлечения материала родственных языков.
Гость и гостиный двор
Возьмём хотя бы русское слово гость. В латинском языке ему полностью соответствует — как в фонетическом, так и в словообразовательном отношении — слово hostis [хóстис]. Но вот значение латинского слова, казалось бы, не имеет ничего общего с русским гость. Дело в том, что латинское слово hostis означает ‘враг’.
Как можно объяснить столь существенные семантические расхождения? Обратимся к истории русского языка. Оказывается, в древности слово гость имело значение ‘купец’. Вспомните, например, варяжского или индийского гостя из оперы Н. А. Римского-Корсакова «Садко». Или самого Садко — новгородского гостя. Глагол гостити имел в древнерусском языке значение ‘торговать’, ‘приезжать с торговой целью’, и только позднее слова гость и гостить приобрели их современное значение. Следы более древнего значения слова гость сохранились и в наши дни. Взять хотя бы Гостиный двор в Петербурге. Раньше гостиным двором называлось место, где останавливались приезжие купцы и торговали своими товарами.
Но как же быть со значением латинского слова hostis ‘враг’? Оказывается, это значение также не было первичным. Сравнение со славянскими и другими индоевропейскими языками показывает, что наиболее древним у слов hostis и гость было значение ‘чужой, чужеземец’. Отсюда в латинском языке возникло значение ‘враг’, а в русском — ‘чужеземный купец’ и ‘купец’ вообще.
О свежем и чёрством хлебе
Как-то раз один чешский студент, учившийся в Москве и не очень хорошо знавший русский язык, зашёл в булочную купить хлеба. Продавщица любезно предупредила его, что хлеб, который он выбрал себе; — чёрствый. Студент-чех поблагодарил продавщицу и сказал, что это как раз то, что ему нужно. Но увы — оказалось, что покупатель и продавщица не поняли друг друга. Дело в том, что чешское čerstvỷ chlẻb [чéрствы: хле: б] означает совсем не черствый, а, наоборот, ‘свежий хлеб’.