Другой — участник войны, орденоносец, генерал-майор, преподаватель академии им.Фрунзе, он за свои выступления был разжалован и даже лишён генеральской пенсии. Он не смирился, не перестал защищать гонимых и — человек большой души и крепкого рассудка — был заключён в психиатрическую больницу. Он вынес 5 лет этого ада, но, и вырвавшись из него, не перестал отстаивать справедливость. Он был одним из основателей Московской группы "Хельсинки". В 77г. он — советским гражданином — поехал для хирургического лечения в США. Ему не дали вернуться, лишили его гражданства. Он умер на чужбине в 87г. Его имя — Пётр Григорьевич Григоренко.
И самый близкий мне человек, поистине ставший мне родным, — Софья Васильевна Каллистратова. Защитник милостью Божьей. Не казённый адвокат, — Заступница, для которой чужая боль становилась своей. В годы, когда это было сопряжено с серьёзным риском, Софья Васильевна защищала многих диссидентов. Когда её отстранили от этих дел, она стала нашим верным другом и советчиком. Кто из нас в трудную минуту не спешил к Софье Васильевне "на огонёк", — услышать её мнение, получить мудрый совет, почувствовать её заботу и внимание. И просто посидеть за дружеским столом, за чашкой горячего чая…
После выхода на пенсию Софья Васильевна стала деятельнейшим участником Московской группы "Хельсинки". Несмотря на почти 75-летний возраст и многочисленные болезни, Софью Васильевну вызывали на допросы, проводили у неё обыски, а в 82 году завели уголовное дело. Но даже её гонителям было ясно, что арест Софьи Васильевны будет равносилен её убийству. И дело "приостановили", не довели до суда. Только в 88 году, за год до смерти Софьи Васильевны это дело окончательно закрыли, — "за отсутствием состава преступления". В 87–89 годах, тяжело больная, Софья Васильевна ещё выступала на конференциях с рассказами о правозащитном движении, публиковала статьи в наших изданиях времён гласности.
…И я считаю, что невзгоды, выпавшие на мою долю, с лихвой вознаграждены многолетней дружбой и близким общением с Софьей Васильевной, знакомством и искренней приязнью ко мне Андрея Дмитриевича, Петра Григорьевича и многих других моих друзей — правозащитников.
Среди всего спектра диссидентского движения лично мне ближе всего было его правозащитное крыло. Почему? Потому что правозащитники не делили людей на "своих" и "чужих", заступались за всех несправедливо преследуемых — вне зависимости от их убеждений, национальности и социального положения. В том числе и за тех узников совести, которые подозрительно и даже враждебно относились к правозащитному движению.
В чём состояла деятельность диссидентов? В первые годы движения — это, главным образом, Самиздат и открытые — за собственными подписями — индивидуальные и коллективные письма с протестами, — против возврата к сталинским порядкам, против несправедливых репрессий. Адресованы они были обычно в различные советские и государственные учреждения. Но очень скоро диссиденты на собственном опыте убедились, что отправленные только в официальные инстанции, посланные только в отечественные средства массовой информации, эти письма в лучшем случае оставались без ответа. А чаще — не делаясь достоянием гласности — становились поводом для "проработок" подписантов, для их увольнения с работы, исключения из партии и келейного удушения.
Обстоятельства отечественной действительности вынудили правозащитников отдавать свои письма иностранным корреспондентам и обращаться также в зарубежные инстанции. Когда не существовало независимой прессы — это было единственным способом не только сохранить и размножить наши письма и документы, но — через "голоса" и "тамиздат" — сделать их известными и нашим соотечественникам. А к ним-то мы в первую очередь всегда и обращались, какими бы вынужденно-кружными путями ни шли порой наши послания. С той же целью — добиться гласности, привлечь внимание общественности к фактам нарушения прав человека в нашей стране, — на квартирах видных правозащитников устраивались пресс-конференции для иностранных корреспондентов.
Одной из особенностей первоначальных этапов демократического движения было отсутствие в нём какой бы то ни было организационной структуры. Было движение, были участвующие в нём люди, но не существовало в нём ни членства, ни дисциплины, ни оговоренных обязанностей. Каждый был сам по себе, и не было среди нас ни начальников, ни подчинённых. Это не значит, конечно, что в правозащитном движении не было, выражаясь современным языком, неформальных лидеров. Были. А со временем стали возникать и различные правозащитные ассоциации.
Первой из них была "Инициативная Группа по защите прав человека", созданная в 69 году, праматерь всех наших правозащитных ассоциаций. Несколько лет продолжалась деятельность "Комитета прав человека", основанного академиком А.Д.Сахаровым, В.Н.Чалидзе и А.Н.Твердохлебовым в 70 году. В 76 году физиком Ю.Ф.Орловым была основана "Московская группа содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР". И хотя сам Ю.Ф.Орлов был в 77 году арестован и осуждён к семи годам строгих лагерей и пяти — ссылки, хотя почти все остальные члены группы в дальнейшем тоже подверглись репрессиям, группа действовала вплоть до сентября 82 года. В документах группы предавались гласности факты нарушения прав человека в Советском Союзе. Эта группа особенно близка мне. В течение ряда лет я, не будучи формально её членом, участвовал в работе группы, присутствовал и выступал на проводимых ею пресс-конференциях, обсуждал предлагаемые документы и часто подписывал их в числе "поддерживающих". И, наконец, вступил в эту группу в марте 80 года, за две недели до своего ареста.
Почти все члены названных мной правозащитных ассоциаций, также как и члены "Комитета прав верующих", "Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях", "Фонда помощи политзаключённым" в разное время были репрессированы.
Оглядываясь сегодня назад, стоит задаться и таким вопросом: а нужно ли было вообще то, что делали правозащитники? Не напрасны ли были их устремления, их борьба, их — подчас нелёгкие — жертвы? "Туда" или "не туда" они звали? И что, в конечном счёте, — пользу или вред — принесли они нашей стране? Такие вопросы вполне резонны, но судить об этом — не мне. Современнику и участнику событий (тем более — борьбы) трудно увидеть их со стороны, трудно трезво оценить собственную деятельность. Только история способна объективно установить смысл и значение того или иного общественного течения.
Но как свидетель я вправе сказать, что стремились сделать и делали правозащитники. И сопоставить это с сегодняшним днём.
За 10 и за 15 лет до нынешней "перестройки" правозащитники поднимали в своих статьях и документах ряд важных социальных, экономических и общегосударственных проблем. О чём бы в последние годы ни писала пресса:
- о порочности 6-й статьи конституции и предпочтительности многопартийной системы;
- о свободе информации и о пагубности цензуры;
- о пересмотре Уголовного кодекса и необходимости отмены статей, позволяющих преследовать людей за политические и религиозные убеждения;
- о крепостнической паспортной системе и о прописке;
- о "дедовщине" и об альтернативной службе;
- о признании права на эмиграцию;
- о репрессивной психиатрии;
— всякий раз окажется, что правозащитники уже ставили открыто эти проблемы и 10, и 15, и едва ли не 20 лет назад.
Диссиденты протестовали против оккупации Чехословакии, выступали против Афганской войны. И хотя их голос был заглушён, он всё-таки звучал во все годы застоя. Это станет бесспорным как только основные документы правозащитного движения будут напечатаны в нашей стране.
А рождённый диссидентским движением Самиздат, — разве он ни готовил подспудно нашу страну к открытости и гласности?!
Через Самиздат целый слой нашего общества за полтора-два десятилетия до перестройки смог прочесть целую литературу, — от Ахматовой и Мандельштама до Гроссмана и Войновича, от Замятина и Орвелла до Платонова и Владимова, от Евг.Гинзбург и Шаламова до Сахарова и Солженицына, — всё то, что до сих пор взапуски печатают наши журналы.