Выбрать главу

(Библиография – в моих книгах «Заумный язык у Сейфуллиной и др.» и «Новое в писательской технике»).

6/Х – 27 г.

Москва

Приложение 2

Игорь Терентьев. Грандиозарь*

Крученых – самый прочный футурист как поэт и как человек.

Его творчество – крученый стальной канат, который выдержит любую тяжесть.

Про себя он говорит:

За был повеситься Лечу к Америкам
(из его книги «Взорваль»),

а в «важные минуты» жизни Крученых молится:

беляматокияй
(оттуда же).

С этими двумя фразами он может пройти вселенную, нигде не споткнувшись! Потому что в них ровно ничего не сказано, они великое ничтожество, абсолютный нуль, радиус которого, как радиус вселенной – безмерен!

Никто до него не печатал такого грандиозного вздора – Крученых воистину величайшина, грандиозный нуль, огром!..

Со смыслом жизни на 5 – й минуте покончив Ищу нелепия упорных маслаков Чтобы грызть их зубами отточенными Каких не бывает у заморских грызунов! Моя душа – эссенция кислот Расставит кость и упругие стали Слюну пускает без хлопот   На страшном расстоянии   Не зная устали   Транспорт будалый!..
(из его книги «Тушаны»).

Когда публично выступает он с самостоятельным докладом, его лицо, перекошенное судорогой зевоты, кажется яростным, он выкрикивает полные сочной скуки слова и доводит до обморока однообразным построением фраз…

Ему возражают цивилизованные джентльмены, но в этот момент вы начинаете понимать, насколько неопровержим Крученых, что из его гримасной слюны рождается пятносая Афродита, перед которой вежливо принуждены расшаркиваться приват-до цен ты.

Такова творческая сила нелепости:

…Голая чушь Какой не бывает короче И злей и глуше
(Крученых, «Город в осаде»)
И будет не то что мы в газете ежедневно читаем Перепутаю все края Выкрою Нью-Йорк рядом с Китаем И в начале происшествий и новых алфавитов поставлю Я. Будет Чехов сидеть на французской горчице Перьев своих сильнее острясь На колени к нему в восторге вспрыгнет спина певицы А вместо меню захудалых – ручаюсь! – бесконечная мразь! И на баранине клеймо: огромной закорюкой мой клятый глаз! Пусть красками всех афиш и погребальных объявлений Будет кричать мое: гви-гва! Пусть прославляется красный нуль и гений И лопнет от гнева редактора голова!
(из книги «Буг-будды»).

В русской поэзии «голая чушь», начиная уже с символистов, медленно подтачивала кривизной и шероховатиной биллиардный шар обмысленного публикой слова. Корнеплодство в огороде Хлебникова, слова изнанкой – «от трех бортов в угол» – Маяковского являются последней попыткой сделать слово заметным хотя бы по яркой дыре: но этого уже недостаточно. «Тринадцатый апостол» изысканного метафоризма – Маяковский безнадежно орет:

Милостивые Государи Заштопайте мне душу…

История футуризма – увлекательная повесть для Энциклопедического словаря, но футуристы все забывают: может, у них и памяти нет никакой!..

Так или иначе, будальный Крученых всегда «бьет по нервам привычки» и теперь уже он, если кто-нибудь, слушая «ноктюрн на флейте водосточных труб», в его присутствии «подавится восторгом», Крученых пропишет:

душистое рвотное
(«Восемь восторгов»).

Молафар… озной… озноб… мымз… мылз… экка… мыкыз. («Наступление» и др.). Всем, кто

С чужой Люлей Невестой Брюсова заплюзганной глязюли акушеркой цлами цлай Охт зо 5 ч утра… Сглазили смокинг!. Наемь… онота
(«Любвериг»).

На смену поэзии обновлявшей (Бурлюк, Хлебников, Маяковский) идет поэзия просто и совсем новая. В 13-м году Крученых обнародовал «Декларацию слова как такового», где впервые говорится о некоем «свободном заумном» языке, который «позволяет выразиться полнее»:

го-оснег-кайд и т. д.

В своем творчестве Крученых еще не окончательно расквитался с «умной» поэзией, где стоит на последней ступени безумия, дразнясь и хитро увертываясь от лаврового листа:

Я спрятался от солнцев Чтоб не сглазили
(из «Во-зро-пщем»)

впивается в ногти стальной каприз («Будалый»)