В одах широко использовалась гипербола, как способ создания образа. Подобно тому, как в фольклоре рассказ о могучей силе богатыря является средством сосредоточить внимание на великой силе народа, возвеличивание подвигов Петра I, его последователей и соратников служило цели возвеличения России.[6] В оде на взятие Хотина от гула сражения трясется «понт», «стонут громады», в крови тонут молдавские горы (8, 20), стрельба русских пушек подобна грому, который заставляет «завыть Ладогу» (8, 724). О Карле XII говорится, что он «…пал и звук его достигнул || Во все страны и стахом двигнул || С Дунайской Вислу быстриной» (8, 223).[7] Выделению существенных черт в поэзии способствует широкое использование сравнений, где один предмет постигается через некоторые черты другого. Так, в оде на взятие Хотина Россия сравнивается с мирным пастухом, а турки с хищными волками (8, 30). Как мы уже видели, прямые сравнения боя с непогодой-бурей и пожаром подчеркивают присущие этому явлению стремительность, быстроту, губительный характер.
Со времен Малерба, изображавшего врагов королевской власти в виде поверженных титанов, в одической поэзии опасных противников олицетворяли или сравнивали с гигантом, исполином, великаном, драконом, Антеем.[8] В оде Ломоносова 1754 г. фигурирует «дракон ужасный», (8, 562): о прусском короле Фридрихе II сказано, что он «необузданный гигант»; в оде 1764 г. Марс сравнивается со «сверженным гигантом».
В более поздней поэзии образ исполина, великана чаще употреблялся с положительным значением. У Пушкина: «Бессмертны мы вовек, о Росски исполины»; «Но не ему вести борьбу С самодержавным великаном» (о Петре I), «Потешный полк Петра Титана»; «задунайский великан» (о П. А. Румянцеве-Задунайском). И лишь в применении к Наполеону эпитет великан использован в значении, близком к тому, которое давали ему в поэзии XVIII в.: «И длань народной немезиды || Подъяту видит великан».
Широко использовалось в поэзии классицизма олицетворение. Ломоносов олицетворял Стокгольм в спящем человеке (8, 87),[9] пушки — в виде извергающего огонь дракона или какого-то другого зверя: «рыгая огнь жерлами» (8, 75),[10] «громады вдруг ревут» (8, 723), буря, ураган — в разбушевавшемся человеке: «Оковы тяжкие вдруг буря ощущает» (8, 702) и т. п. Высокая выразительность достигалась использованием перифраз. Количество образов при перифрастическом обозначении явления или предмета часто зависело от важности изображаемой темы. Смелость воинов и решимость добиться победы, состояние возбужденности перефразировались как «жар в сердцах» («Великий воспылал в сердцах унывших жар» — 8, 362; «С железом в сердце раскаленным» — 8, 653).[11] Стрельба из пушек у Ломоносова — рев громад, махин, удары огня («Огня ревущаго удары» — 8, 89; «громады вдруг ревут» — 8, 723; «вдруг жерл медных подан знак» — 8, 724; «свист ядер и махин рев» (8, 725).[12] У Пушкина пушки также ревут: «На холмах пушки присмирев, прервали свой голодный рев». Окончание войны, желание пресечь ее у Ломоносова перефразировалось: «Воздвигнуть против брани брань» (8, 635); «Войнами укроти войны» (8, 748) и т. д. Исследователи уже отмечали смелость и неожиданность, с какой Ломоносов выбирал эпитеты, их колоссальную эмоционально-психологическую значимость и остроту.[13] Эмоционально-метафорические эпитеты расширяли предметное значение слова: «шумный меч», «бурные ноги»,[14] «скорая корма», лирические эпитеты с оценочным значением: «прехрабрый воин», «орлиные полки», «беглые полки», «разумная храбрость», «правдивый меч».
Очень часто в поэтике классицизма для характеристики войны и боя использовались образы античных богов и героев. На русской почве эти персонажи иногда приобретали специфические черты. Несколько своеобразную трактовку получил, например, образ бога войны Марса. Уже в стихотворении Тредиаковского «Плач о кончине… Петра Великого» Марс не грозный и всесильный бог, один из двенадцати главных небожителей Олимпа, а наделенный слабостями человек. Узнав о кончине русского императора, он бросил в гневе «саблю и шлем» и залился слезами.[15] Он боится, что один «не справит» всех дел и без Петра I уже не бог войны, а «скосырь есть нахальный». Напомним, что скосырь — хват, щеголь, забияка, скосырять — значит фордыбачить, забиячливо щеголять.[16] Сабля — предмет восточного вооружения. Вместе с эпитетом «скосырь» вооружение античного бога саблей придавало его облику русифицированный характер. В одах Ломоносова происходит дальнейшее развитие образа. Марс — Градив, подобно солдату, бродит среди снегов России, ложится спать у финских озер, постелив себе тростник, накрывшись травой (8, 638). Образ Марса нужен поэту главным образом для того, чтобы, как и у Тредиаковского, подчеркнуть воинственность Петра I («В полях кровавых Марс страшился || Свой меч в Петровых зря руках» — 8, 200), (8, 638) либо рассказать о мирных устремлениях дочери Петра I Елизаветы Петровны (8, 219, 244). У Пушкина Марс упоминается редко, главным образом для характеристики человека (О Лунине: «Друг Марса, Вакха и Венеры»).
6
См. оду 1742 г.: «И громкую повсюду славу || Едва вместить вселенной всей!» (8, 61); в оде 1746 г.: «Тогда не мог Петровой славы || Вместить вселенныя предел» (8, 153); ода 1746 г.: «Главу, победами венчанну, || С собой возвысил до небес» (8, 200) и др. У Пушкина Петр I — «державец полумира», «северный исполин».
7
У Пушкина к Карлу XII применяются эпитеты: «любовник бранной славы», «герой безумный», «шведский лев», последнее может быть отнесено и к государственному гербу Швеции.
8
См.:
9
У Пушкина определение «спящий» относится к слову улица — дома: «И ясны спящие громады Пустынных улиц».
10
Очень часто слово «огонь» употреблялось в значении ружейной и артиллерийской стрельбы. Например, у Пушкина: «Не удалось мне за тобою При громе пушечном в огне Скакать на бешеном коне…».
11
У Пушкина понятие «жар сердца» применяется для характеристики юношеского порыва: «И все умрет со мной: надежда юных дней || Священный сердца жар…».
12
У Пушкина определение «громада» использовалось для обозначения гор, зданий, как куча доспехов и для скопления кораблей («Громада кораблей всплыла…»).
13
См.:
14
Ср., например, у К. Н. Батюшкова: «И кони бурные со звонкой колесницей…», «Гесиод и Омир соперники» (Соч., М., 1935, стр. 263).
15
В «Илиаде» Арей, раненный Диомедом, тоже плачет. Зевс бранит его: «Смолкни, о ты переметник! Не вой близ меня воссидящий || Ты, ненавистнейший мне меж богов, населяющих небо! || Распря единая, брань и убийство тебе лишь приятны» (V).