окрашивающим воду в удивительный зелено-голубой цвет, вдруг оказывается в клюве не знающего промаха охотника и косит быстро мутнеющим на воздухе глазом на спасительную гладь воды, удаляющуюся все дальше, все безвозвратнее. Я запомнил название. •
Наступил день, когда мне стало понятно, что жалкий звон двух-трех монет, оставшихся в моем кармане,— ясное указание, что медлить и привередничать больше ни к чему, и я дал себе зарок, что сегодня, что бы ни случилось, вернусь в гостиницу уже зачисленным в команду какого-нибудь судна. Я разыскал на пристани одного из тех людей, каких много в любом порту, которые знают все и вся, что связано с морем, кораблями и моряками. Я объяснил, что ищу китобоец, который вышел бы в море возможно скорее и команда которого еще не полностью подобрана, сунул ему в руку одну из своих монет и поинтересовался, не сможет ли он чем-либо мне помочь: советом или знакомством? Внимательно и долго, исказив почему-то лицо, он меня рассматривал, потом, не сказав ни слова, показал рукой и пошел прочь, слегка прихрамывая. Я помню, что удивился тому, что не заметил, как он отвернулся: только что передо мной было его лицо со странной гримасой, а вот уже удалялась сутулая спина.
Я проследил направление его жеста и в изумлении увидел уже знакомый мне корабль. Я мог бы поклясться, что «Пекод» и не собирается выходить в море в ближайшие две-три недели. Уже в третий раз должен был я отправляться в плавание за китами и хорошо знал, какая суматоха царит на китобойце в последние несколько дней перед отплытием — ведь необходимо доставить на борт и разместить все, что только может понадобиться в течении двух-, а то и трехлетнего, плавания. На «Пекоде» же, как и прежде, совсем ничего не происходило, и палуба его оставалась по-прежнему пустынной. Но я был молод (говорю «был», а здравый смысл, который и мешает мне сейчас, наверное, постигнуть суть моего положения, подсказывает, талдычит назойливо где-то вокруг рассудка: о чем ты, ведь это было совсем недавно), и это не насторожило меня. Однако на борт «Пекода» я поднимался, испытывая сильное недоверие к словам человека с пристани. Но поднявшись по трапу (трап был на редкость бесшумен, ни единого скрипа не раздалось, будто я проходил по ковру), я обнаружил, что китобоец не безлюден: из трюма, со стороны кают, доносились звуки плотницкой работы, а на палубе я увидел обструганные доски — внутри корабля что-то ремонтировали. Поднявшись на шканцы, я увидел круглый деревянный стол (еще обратил внимание, что под одну из его ножек подложена щепка — косолапый), на нем лежали листы дешевой желтой бумаги с какими-то записями да две толстые книги, а неподалеку — я заметил его потом, оторвавшись наконец от многих деталей, которые сразу бросились в глаза,— неподвижно стоял статный человек, одетый в штаны и куртку морского 'покроя, и не отрываясь смотрел в море.
Я остановился на почтительном расстоянии. Он был словно из камня, не делал ни малейшего движения, я видел его со спины, но был уверен, что и взгляд его так же неподвижен, как тело (между тем и море и небо были пустынны — ни кораблей, ни облаков). Тогда я подошел ближе, но и шаги мои, отозвавшиеся в палубных досках, не вывели его из оцепенения. Решиться нарушить его сосредоточенность было нелегко, ибо от этой погрузившейся в размышление или созерцание фигуры веяло внушающей почтение величественностью, но в конце концов я ободрил себя тем, что и сам пришел сюда не из праздного любопытства. «Сэр! — позвал я.— Сэр, вы меня слышите?» Он резко повернулся, и я прочитал испуг в его глазах. Он смотрел на меня в упор непонимающим взглядом, не мог, наверное, расстаться с миром своих дум, вернуться в мир земли и воды, и я сумел внимательно разглядеть его: это был человек не молодой и не старый — лет сорока, плотно сжатые тонкие женственные губы и выступающий вперед лоб выдавали недюжинную волю, глаза смотрели внутрь собеседника, словно пытались подробнее рассмотреть то, что скрыто в нем за переплетом кожи; в целом же лицо говорило о благородстве и еще — какими-то неуловимыми признаками — о доброте. «Сэр,— повторил я,— я хотел бы наняться матросом на это судно. Не найдется ли для меня места? Я иду в море не первый раз, умею все; что положено, и считался исправным матросом». Его взгляд стал еще острее, он спросил мое имя, и я назвался. «Я — Старбек, старший помощник...— представился он и замялся,— старший помощник капитана». И замолчал опять. Весь наш разговор проходил так, после каждой фразы наступало молчание, он будто ждал, что я буду говорить дальше, но говорить-то мне было нечего — по-моему, и всех дел было занести мое имя в корабельную книгу да назначить день отплытия, и я повторил: «Мистер Старбек, я слышал,* что на вашем судне нужны матросы, я хотел бы быть зачисленным в команду». «Значит,— ответил Старбек,— тебе все известно. Почему же ты не пришел раньше?» Этб начинало действовать мне, на нервы, и я взорвался. «Сэр,— почти кричал я, и Старбек поморщился,— мне ничего не известно, я даже не понимаю, о чем вы говорите. Я нуждаюсь в деньгах и потому ищу китобоец, который выйдет в море возможно скорее. В порту мне указали на «Пекод». Если же вышла ошибка, скажите, и я отправлюсь восвояси искать другой корабль, потому что мне не хочется дольше задерживаться на суше. Дурачить же меня и загадывать мне загадки ни к чему». «Да,— ответил Старбек, и свет в его глазах потух,— тебе действительно придется поискать другой корабль. Команда уже набрана, так что...»