Замысел У. Джевонса состоит в том, чтобы на неизвестно как полученной "механике человеческого интереса" возвести здание "полностью дедуктивной математической теории" экономики. Удивительна смелость, с которой У. Джевонс ведет научное исследование: "в своих главных чертах, эта теория [его теория, теория У. Джевонса], независимо от того, является ли она полезной или бесполезной, должна быть [!] истинной". Если бы Джевонс занимался научной деятельностью, а не возведением в абсолют метафизических построений, он бы приводит доказательства верности своих построений, демонстрировал бы их практическую и научную ценность. Ему настолько нелегко разделять повествование своих мнений и пророчеств с научным анализом экономики, что он a priori, до какой-либо научной проверки заключает об истинности развиваемой им неоклассической теории. Понятно, что он рассчитывает или на легковерную и малообразованную публику, или на сознательных обманщиков, кровно заинтересованных в популяризации идиллического, безнадежно оторванного от социальных проблем понимания экономики. Первых У. Джевонс подкупает своей пророческой уверенностью, вторых -- наукообразностью капиталистической апологетики, ее кажущимся строгим и математическим характером.
У. Джевонс наставляет, что внутри самой экономической науки его теория проверке не подлежит, но "должна проверяться и выгодно использоваться [?] совершенно индуктивной наукой Статистики [sic]". У. Джевонс явно путает, - ведь статистика не является полностью или даже преимущественно индуктивной наукой. Статистика в большей степени, чем другие дисциплины опирается на математический аппарат. Более того, задачей статистики является сбор и систематизация исторических фактов, а не проверка научности какой-либо теории. Но корифей неоклассической экономикс намеренно затуманивает вопрос о научной роли статистики, - дабы избавить свою теорию от всего эмпирического, реального, от опасной критики со стороны политэкономии. Заявление У. Джевонса равнозначно, например, требованию превратить всю химию в сугубо дедуктивную науку об идеальном веществе, а научную проверку теорий такой "чистой", начисто отвлеченной от реальности химии объявить задачей не химии, а статистики. Хитроумный неоклассик добивается здесь не решения, а изгнания научных проблем из политэкономии, лишения политэкономии методов исследования и проверки ее собственных теорий, изолирования политэкономии от собственного предмета, ее превращения в вотчину спекулятивных метафизиков.
У. Джевонс объявляет, что "объектом Экономики [sic] является максимизация счастья посредством покупки [sic!] удовольствия". С этим нельзя согласиться. Ведь даже на капиталистических рынках осуществляется торговля не удовольствиями, а товарами. Здравомыслящий человек покупает товар не ради самого акта покупки, а с целью потребления, т. е. использования полезных свойств товара. Помимо этого, в экономической деятельности куда закономернее и рациональнее оптимизировать общее экономическое положение, чем счастье. Введение столь абстрактной, столь психологической категории в объект экономической науки едва ли может способствовать росту научных знаний об экономической действительности. С нашей точки зрения, счастье субъекта, насколько оно связано с его экономической деятельностью, относится к целям этой деятельности так, как частное относится к общему, т. е. забота о своем веселье и хорошем настроении может быть лишь частью его экономических целей.
У. Джевонс использует понятия "счастье" и "удовольствие" в одинаковом и очень широком, раздутом смысле. Он приписывает удовольствию и "боли" (pain) роль "суверенных господ" (sovereign masters) всех людей. По его словам, "все силы, которые воздействуют на разум человека, есть удовольствия и неудовольствия". Эти аргументы много раз повторяются, но нигде не доказываются в его "Теории политической экономии". Видимо, У. Джевонс полагает, что настойчивость в науке, подача одного и того же довода под разными соусами делает этот довод более знакомым публике и освобождает ученого от необходимости доказательства. У. Джевонс ошибается: повторение есть средство идеологической обработки, и нисколько не повышает истинность того или иного положения неоклассической экономикс.
Если У. Джевонс берет понятие "счастье" во всеобъемлющем смысле, это делает его понимание экономики еще менее содержательным. Ни данное понятие, ни построенное на нем понимание экономических отношений не поддаются содержательному и точному, научному объяснению. Заметим, что оперирование У. Джевонсом в поле психологии, превращение им термина "счастье" в одну из главных категорий экономического анализа, в императив экономического действия типичного индивида, не обходится без отделения этого термина от его конвенциональных значений, без углубления разрыва между экономикой и психологией. При этом, экономико-психологическое теоретизирование У. Джевонса опирается лишь на авторитет английского спекулятивного философа Дж. Бентама и повторения самого Джевонса, а значит, характеризуется неудовлетворительной доказательностью. Может быть, У. Джевонс действительно считает "слова Бентама по этому поводу [счастья]... слишком значительными и слишком полными правды [sic], чтобы быть пропущенными", но, поскольку сам автор "Теории политической экономии" обошелся без экономического исследования спекуляций Дж. Бентама, у нас нет оснований указывать на иные дефекты доктрины счастья этого философа, кроме ее полной измышленности и догматического характера.