Тороп готов был голову заложить, что на этот раз Лютобор сумел ответить. Мерянин пробирался на корму, передать дядьке Нежиловцу его слова, когда оттуда донеслось который раз уж за это лето ненавистное:
— Хазары!
— Парус поставить, на весла приналечь! — проревел дядька Нежиловец.
В следующий миг та же команда донеслась с Малова драккара.
Похоже, новгородцы сильно разозлили хазар. В погоню за ними послали не менее трех сотен всадников и два корабля северных наемников. А до земель ханов Органа оставалось еще около двух дней пути.
Дядька Нежиловец повернулся к Малу:
— Эх, зря ты с нами связался! — прокричал он, перекрывая боевые приготовления. — Голова целее бы была!
Торговый гость только рассмеялся:
— Да за вашу боярышню и ее суженого я теперь хоть к огненному змею в пасть полезу!
Дядька Нежиловец махнул на него рукой: одно слово, с кем поведешься!
— Ну что, братцы! — прорычал он, обращаясь к дружине. — Не посрамим чести воинской! Отомстим поганым за нашего боярина и Лютобора.
— Не посрамим! — отозвались гридни!
— Оставим по себе долгую память!
Чуть позже старый кормщик подозвал Торопа.
— Что бы ни случилось, ты должен добраться до ханов Органа и передать им то, что сказал Лютобор.
Тороп поднял на старика глаза полные муки. Конечно, он не посмеет ослушаться, выполнит поручение, передаст слова, ради которых пошел на муки наставник. Но что делать потом? Искать смерти в бою? Или пытаться жить? Жить за тех, кто остался там, за роковой чертой! А он-то надеялся пройти этот путь со всеми!
А может, все-таки, и на этот раз Господь сохранит? И как в хазарском граде он обратился с горячей и страстной мольбой к небесам, на которых жил Белый бог. Он уже точно знал, что, коли переживет этот день, попросит брата Ансельма или отца Леонида открыть ему премудрости новой веры.
И молитва была услышана. Хазарские всадники не успели приблизиться на расстояние пары перестрелов, когда степной ветер принес с полуночи ржание коней и звон оружия, а речная гладь отразила паруса двух драккаров. Мыслил ли Мал новгородец, спасаясь бегством от Белой Валькирии, что через каких-нибудь пять-шесть седьмиц будет, как блину на Велесову неделю, радоваться ее кораблю.
Новгородцы дружнее заработали веслами, но в этом уже не было особой необходимости. Быстроногие, точно крылатые тулпары, кони Сынов Ветра, вынесли своих седоков на расстояние выстрела. И когда в воздух взметнулись первые стрелы, стало ясно, что хазарам в этой схватке остается только вверять свои души покрову божественной Шехины и милости Тенгри хана. Тени от предметов не успели удлиниться и на одну пядь, а уже о трех сотнях царя Иосифа напоминали только бездыханные тела да разбежавшиеся по степи кони.
Когда бой угас, снекка пристала к берегу. Не дожидаясь, пока сбросят сходни, по опущенным веслам на палубу взбежали два брата Органа. В темных сухих глазах застыла немая боль.
— До нас дошло, что вам удалось отбить его тело! — начал более нетерпеливый Аян. — Это правда?
Дядька Нежиловец и Анастасий загадочно переглянулись: все-таки торопливость не к лицу брату великого хана. Впрочем, молодого воина можно было понять.
— Пойдем! — сказал ромей.
Лютобор или, как его привыкли знать братья, Барс лежал под пологом возле мачты. Так в степи обычно кладут в курган павших воинов и вождей: у правой руки Дар Пламени, с одного боку жена или невеста, с другого — добрый конь или выжлок, в данном случае, обоих вполне мог заменить Малик, в ногах верный отрок. Разница состояла лишь в том, что и отрок, и пардус, и избранница и даже сам воин были живы, и, если на то будет воля высших сил, пока совсем не собирались умирать.
Лютобор, правда, выглядел ужасно, да и как может выглядеть человек, чудом вырвавшийся живым из рук палачей. Сказать что-либо братьям у него не хватило сил, но изуродованные, похожие на черепки разбитого и кое-как склеенного горшка губы чуть шевельнулись, пытаясь выпустить на свободу рвущуюся из глубины души улыбку. Конечно, эта улыбка была всего лишь тенью прежней. Так, верно, улыбался Даждьбог солнце, когда его братья — Перун да Сварожич Огонь развалили груды растопленного слезой Лады Весны льда и вытащили его из подвалов Мораны.
Ханы Камчибек и Аян стояли, не веря своим глазам, поочередно переводя взгляд с брата на его новгородских друзей и обратно. Наконец великий Органа повернулся к Анастасию.
— Я знал, что ты и твоя сестра владеете волшбой. Но все же, как вам удалось?
Критянин молча указал на боярышню и Торопа.
Когда на палубу взошли госпожа Парсбит и Белая Валькирия с супругом и деверем, красный от смущения Тороп и его товарищи поведали о событиях той ночи. Когда умолк гомон удивленных и радостных возгласов и утихли угрозы, адресованные хазарам и их пособникам, Лютобора перенесли в материнскую юрту, поближе к человеческому жилью и священному очагу. Утомленный бурными событиями, уставший от множества встреч и впечатлений, он мгновенно заснул. С ним остались только Мурава и мать.
Госпожа Парсбит провела рукой по бледной, заросшей щетиной щеке своего приемного сына. Во взгляде ее вместе с радостью скрывалась горечь.
— Каким же он был красивым мальчиком! — вздохнула она.
— Я надеюсь, эту красоту унаследуют его сыновья! — отозвалась Мурава.
Новгородцы прогостили у сынов Ветра две недели: именно столько времени потребовалось, чтобы собрать в становище глав четырех соседних племен и обсудить с ними условия предстоящего союза. Хотя Лютобор пока толком не мог головы от подушки поднять и отдыхал, собираясь с силами, едва ли не после каждого слова, переговоры с великими ханами он вел сам, и их результатом стала скрепленная кровью клятва, у нарушившего которую, печенеги свято верили в это, на ладонях вырастала серая шерсть. Распрощавшись со степными друзьями, новгородцы вновь направили ладьи вверх по течению в сторону Булгара и далее на Оку, где с нетерпением ждал вестей огненный сокол Святослав. ***
Начинался месяц листопад. Окончательно вступившая в свои права осень посылала солнцу прощальный привет, одевая прибрежные луга и леса в пурпур и золотую парчу. Небесный простор был ясен и синь, словно гигантская чаша, созданная из бесценного веденецкого хрусталя великаном-стеклодувом. На стенках этого сосуда рука неведомого мастера нарисовала черточки и точки — еле различимые с земли силуэты птиц, летящих на зимовку в светлый Ирий.
Ладьи обогнули стрелку и вошли в устье Оки. Дядька Нежиловец посмотрел на чуть колышущиеся ветви деревьев, повел бородавчатым носом, поднял вверх смоченный слюной указательный палец и удовлетворенно кивнул:
— Ставь парус, ребята! Если ветер не переменится, даст Бог, к завтрашнему вечеру до Мещеры дойдем, а там и до вятичей рукой подать!
На палубе показался Лютобор. Медленно, сильно прихрамывая, прошел на корму, улыбнулся Торопу и другим парням, перекинулся парой слов с Анастасием и дядькой Нежиловцем, погладил кормовое весло (когда теперь придется управлять телом корабля — с собственным бы телом научиться вновь управляться) да и присел на скамью, подставляя недавно освободившееся от повязок лицо свежему ветру. Подошла Мурава, бережно накинула ему на плечи теплый суконный плащ. Воин усадил ее рядом, и они о чем-то беседовали, держась за руки и глядя друг другу в глаза, да так долго, что пятнистый Малик, устроившийся у их ног, успел отлично подремать.
Тороп сидел на своем весле, потихоньку привыкая к новенькому нательному кресту и недавно надетому крашеному одеянию свободного ватажника. Прощаясь с Великим Итилем, он думал о том, что меньше чем через год и он, и его друзья вновь сюда вернутся. Он верил в то, что ему удастся своими глазами увидеть, как падут стены ненавистного града, и он почти твердо знал, что в этой битве, как во всех предыдущих с ним рядом будет сражаться наставник. Но для него оставалось тайной, что еще зимой, незадолго до свадьбы русса и новгородской боярышни, ему суждено будет отправить в землю полян, и там он отыщет гостя Стойгнева и вызволит из неволи мать.