Отблеском глаз громовержца сверкнул клинок, когда воин, неожиданно прыгнув вперед, могучим ударом меча снес медведю половину черепа. Мед ведающий собиратель малины медленно оседал на землю, а исстрадавшаяся звериная душа уже спешила под своды Мирового древа на встречу с женушкой медведушкой и косматыми ребятишками. К зиме косолапый вновь возродится в припорошенной снегом берлоге.
Золотоволосый воин успел увернуться от предсмертного объятья Черного вдовца. Убедившись, что медведю уже не подняться, он опустил меч и пучком травы вытер клинок.
Кабы Тороп своими глазами не видел золотоволосого в облике пятнистого зверя, ни за что не поверил бы, что он оборотень. Да и как тут поверить: ни когтей, ни клыков звериных. Парень как парень, лет двадцати с небольшим. Статный, удалый, пригожий. На дочерна загорелом лице с тонкими, резкими чертами, золотой подковой выделялись усы, какие носят варяги и руссы. Забрызганная медвежьей кровью одежда: плащ-киса, широкие штаны, схваченные ниже колен ремнями, башмаки из сыромятной кожи, носила отпечаток долгого пути и предательские отметины колючих ветвей, а может быть и следы чего-нибудь еще более острого.
Но оборотня всегда выдают глаза. Через них смотрит на мир затаившийся в человеческом облике зверь. Тороп слишком хорошо помнил завораживающие, внимательные глаза Семаргла, чтобы не узнать их на лице воина. Часто ли встретишь такие глаза: переливчатые, насмешливые, по-рысьи чуть приподнятые к вискам с искрами золотого света, брызжущими из-под густых ресниц.
Воин поглядел на все еще воткнутые в медвежью тушу безвредные Тороповы стрелы и улыбнулся. Вот это была улыбка! Открытая, белозубая лучезарная! Так, верно, улыбается Даждьбог-солнышко на небесах в ясные дни.
— Ну и удалец же ты, отроче! — насмешливо сказал он. — Ты всегда на медведя с луком ходишь или иной раз копье берешь?
Тороп почувствовал укол досады — а то сам он про копье не знал. В узких зрачках воина он видел свое отражение: ноги в раскоряку, словно паучьи лапы, всклокоченные волосы, испуганные глаза. Удалец, да и только! Ответить бы, как должно, да ведь с оборотнем заговоришь — сам не заметишь, как в ином мире окажешься.
Впрочем, был ли золотоволосый оборотнем? Зверь-то диковинный никуда не исчезал, ни в кого не превращался. Стоял себе подле воина, по-кошачьи обтекая его ноги.
— Не срами понапрасну моего холопа, хоробр! Сам знаешь, каждый защищается тем оружием, которое под рукой имеет!
Как и ожидал Тороп, Мурава с корелинкой не успели отбежать дальше ближайших зарослей ивняка, и теперь, когда опасность миновала, боярышня стояла, раздвинув руками красноватые ветви. Вышедшее из-за облака солнце пронизывало ее насквозь, и в брызжущем свете девушка казалась прозрачной, точно липовый мед, и как никогда походила на вещую дочь воды и огня.
Воин обернулся, и насмешка в его глазах сменилась нескрываемым восхищением, смешанным с удивлением. Так, верно, смотрит человек, уверенный, что грезит наяву. Ибо только на рубеже яви и сна смертным дано узреть неземную красоту лебяжьих дев-русалок.
— Почто сердишься, краса? — обратился он к Мураве. — В мыслях не имел никого срамить!
Голос воина звучал взволнованно. Раз взглянув на боярышню золотоволосый русс уже не мог отвести от девушки взгляда. Ну, не он первый, не он последний. На Мураву Вышатьевну только незрячие не заглядывались.
— Чья ты, какой земли, какой орды, каких отца с матерью?
— Зачем тебе это, хоробр? — удивилась Мурава.
— Хочу знать, которую своей женой назову.
Девица сдвинула тонкие, густые брови.
— Не рано ли речи о женитьбе завел, хоробр? — спросила она. — Почем знаешь, что мой батюшка захочет с тобой рядиться? Сперва узнал бы, какое вено за меня просят. Может у тебя и казны-то столько не наберется. — Кто владеет мечом, тот и казну сумеет добыть! — горячо воскликнул воин. — Лишь бы ты согласилась моей назваться. Мурава не ответила. Она стояла, потупив взгляд, и ее пальцы проворными белками по древесному стволу по черной косе бежали. Словно спрашивала у косы девица: не пришла ли пора ли красу девичью оплакивать, не пора ли рядить невестой сестрицу елочку, с волей вольною не пора ли расставаться?
Что ни говори, золотоволосый — молодец хоть куда! А коли оборотень — так не от оборотней ли рождаются в баснях самые могучие богатыри? Небось, многие девки все на свете бы отдали лишь бы оказаться в необоримом кольце его могучих рук, лишь бы гладить золотые кудри и глядеть в самоцветные глаза.
Но ведь Мурава не из таких была. Никогда не водилось у нее обычая перед парнями подолом крутить, вести беседы любезные. Заботясь о чести родительской, о добром имени отцовском, держала девица до срока сердечко на запоре. А если и приглянулся ей золотоволосый, то ни словом, ни взглядом, она того не выдала.
Воин глубоко вздохнул, глядя, как тонкие девичьи пальцы перебирают тяжелую змею, отливающую ослепительной синевой тетеревиного пера, потом тряхнул кудрями, словно отгоняя наваждение, и обратил свое внимание к убитому медведю.
Диковинный зверь уже долгое время безуспешно тыкался лбом в хозяйский бок и просил дозволения отведать медвежьих потрохов. Воин потрепал пятнистого друга по загривку и, сняв с пояса нож, нагнулся к медвежьей туше. Тороп подумал о том, чтобы сходить к берегу и привести новгородцев: в одиночку руссу этакую громадину никак не унести, а бросить лесного красавца на потребу жадному воронью — вызвать немилость батюшки Велеса.
Меж тем лес тревожно зашевелился. В небо взмыли две отчаянно стрекочущие сороки. Из-под ног серым комочком шарахнулся заяц. Надрывно затрещали ломающиеся кусты, и со стороны болота на пустошь выкатился Белен, а с ним человек пять новгородцев из младшей гридьбы, обычно возле боярского чада отиравшиеся. Все были в кольчугах, с копьями, и все порядком изгвазданы в болотной грязи, особенно Белен — не иначе умудрился в трясину провалиться, а товарищам вытаскивать его пришлось.
Белен глядел хмуро, как смотрит охотник, дичь упустивший, и увиденное на пустоши особой радости ему не прибавило. Привычка к хвастовству в который раз сыграла с ним злую шутку. Обещал добыть Черного Вдовца, а как его добудешь, когда он простерся на земле неподвижно-бесформенной моховой кочкой. Глаза Белена налились бешеной кровью. Кто посмел, кто отнял у него вожделенную добычу?!
Пятнистый зверь и его хозяин, занятые медведем, казалось, не обращали никакого внимания на поднятый Беленом шум. Только чуткий звериный хвост напряженно подрагивал, да под кожей воина перекатывались упругие мышцы.
— Ты почто зверя извел, тать! — заорал на чужака Белен. — Моя это добыча!
Золотоволосый равнодушно посмотрел на боярского племянника и пожал плечами:
— Медведь не говорил мне, что другому обещан, — спокойно ответил он.
Беленовы товарищи заулыбались было, но вовремя опамятовали, что не к месту нынче их улыбки.
— Я медведя поднял! — упрямо топнул ногой Белен.
— Ты поднял, да не ты на меч взял! — возразил ему русс, продолжая свежевать медвежью тушу. — Долго, молодец, собираешься. Упустил зверя — так ищи другую добычу. Впрочем, — добавил он, — если попросишь, я и поделиться могу. Медведь большой — на всех хватит.
— Вот еще! — огрызнулся новгородец. — Да кто ты такой, чтоб просить у тебя? Я, коли мне что надо, и сам возьму! Ату его, ребята! Проучите наглеца, чтоб впредь знал, как на чужое добро зариться!
Ох, давно уже понял Тороп, что не подумали добрые боги, когда Белена творили. Силы и злости дали ему сверх меры, а на ум поскупились. Но нынче оказалось, что не одного Белена боги умом обделили. И что бы его товарищам не указать вожаку, мол, нелепие творишь, боярский сын. Где же это видано, чтобы дичь, добытую в ничейном лесу, отсуживать! Но ведь разглядеть нелепие может лишь тот, кто ведает лепие, а Белен с такими не водился.