— Ребята! Гляньте! Путша викинга завалил! — удивленно и радостно завопил во все горло Твердята и тут же закрутился угрем, ибо на месте срубленного викинга сразу появились полдюжины новых, а Путшу как на грех скрутило в три погибели от запаха смерти и ощущения чужой, теплой еще крови на своих руках.
Талец и Тороп поспешили на выручку к товарищам. К ним присоединился Заяц Милонег. Он храбро схватился сразу с двумя датчанами, но один из них полоснул его мечом по лицу, и парень взревел от боли, зажимая руками рассеченную щеку. Ничего. Вернется в Новгород, станет носить почетное прозвание Меченый.
Торопу достался противник раза в три крупнее него и во столько же раз старше. Лежавшая на груди ржавой лопатой косматая борода наполовину поседела. Синие глаза с прищуром смотрели с явным презрением.
— Сопливый трэль! — разобрал мерянин северную речь. — Даже меч о такого марать жалко.
Мерянин рассердился: «Не хочешь меч марать — сколько угодно! А вот сопливый трэль, пожалуй, не побрезгует»! Он прыгнул вперед, стараясь не упустить из виду меч противника. Дядька Нежиловец неоднократно повторял молодым, что это первейшее правило. Однако оказалось, что держать в поле зрения надобно не только меч.
Викинг замахнулся, но вместо того, чтобы ударить, подсек левой ногой Торопа под колено. Мерянин упал, больно ударившись спиной о вздыбленную скамью, и в следующий миг увидел над собой подбитый гвоздями сапог: ют вознамерился просто раздавить его.
Это было уже слишком. Тороп откатился в сторону, обнаружил, что все еще сжимает в руках меч, и не замедлил им воспользоваться, рубанув противника по ногам, там, где проходят под коленями жилы. Тот взревел от боли, посунулся вперед, но не упал, и Тороп понял, что в этом бою не успеет сделать больше ничего, как, впрочем, и в своей жизни. Он уже утешал себя мыслью, что погибшие с оружием в руках в следующих рождениях обретают лучшую долю, когда меч датчанина вместо того, чтобы разрубить его пополам, улетел куда-то далеко в реку, а в следующий миг туда же отправилась его распростившаяся с телом голова.
На какое-то время измученный Торопов мозг погрузился во тьму. Когда же к мерянину вновь вернулась способность различать солнечный свет, этот свет отражался в знакомых переливчато-самоцветных глазах.
Глаза, впрочем, смотрели сердито.
— Что ты себе позволяешь? — накинулся на него Лютобор. — Тебе, кажется, велели оставаться на месте! Очень захотелось рядом с другими навсегда заснуть на палубных досках?
Хотя Торопу было очень стыдно, он вместе с тем почувствовал злость. Нешто он маленький, чтобы его отчитывали?
— Кажется, я не единственный, кто сегодня проверял эти доски на мягкость! — огрызнулся он.
Что собирался ответить Лютобор, мерянин, к счастью, не узнал: русса отвлекли. Среди датчан пока находилось немало желающих сразиться с победителем их вождя. Безумцы, неужто им так не терпелось попасть вслед за Бьерном в Вальхаллу. Впрочем, достойная смерть может служить оправданием даже самой никчемной жизни.
Каждым взмахом своего меча Лютобор без устали подтверждал данное ему неизвестно кем прозвище Лютый борец. Там, где он проходил, оставались только безжизненно распластанные на палубе окровавленные тела. Сильно же повезло тогда в лесу Белену и его товарищам, что боярин подоспел. Впрочем, схватка над тушей Черного Вдовца, похоже, была не более, чем игрой.
Яростный и стремительный, русс был подобен Перуновой молнии, прекрасной и беспощадной. Сходство усиливалось благодаря тому, что его спину прикрывал мелькающий подхваченным ветром осенним листом, рвущий в клочья любого, кто смел подступить с этой стороны к его хозяину, пятнистый Малик. Казалось, что это сам воин временами облачается в пеструю, отливающую на солнце золотом шкуру.
— Глядите! Оборотень! — с благоговейным ужасом восклицали Маловы ватажники.
— Где? Где? — недоумевали их соседи.
— Эй, куда ты, подожди нас! — вопили Путша и Твердята, устремляясь вслед за Лютобором по проложенному им пути.
И только датчане молчали, они просто не успевали ничего сказать.
Они пробились туда, где вершили свой нескончаемый поединок Святой Георгий и датский дракон. Там бой кипел жарче всего, там сейчас сражался боярин.
Хотя Вышата Сытенич уступил Лютобору право сразиться с датским вождем, сделал он это не из осторожности и тем более не из-за трусости. Сказывали, в прежние годы боярин всегда сам вступал в единоборство, неизменно одерживая верх. В это охотно верилось, стоило лишь поглядеть, с какой легкостью меч в боярской руке, будто какие-нибудь глиняные горшки, разбивает черепа датчан.
Могучий, как столетний дуб, и крепкий, точно выдержанное вино, помноживший свою силу на опыт бессчетного количества битв и приобретенное в них мастерство, Вышата Сытенич ни на кого особо не ярился, никуда не спешил. Однако меча его удалось избежать немногим.
Ведя счет убитым врагам, он не забывал приглядывать и за своими людьми — они называли его вождем, и он нес бремя ответственности за них. Постоянно находясь в гуще схватки, он замечал все и вся, поддерживая того, кто устал, подбадривая того, в ком боевой дух хоть капельку пошатнулся:
— Али вы никогда не били датчан?! Али мечи у вас затупились без службы княжеской?! — слышали новгородцы его голос, и на сердце у них становилось спокойно и легко.
И даже Маловы ватажники, еще с утра с наслаждением хаявшие соседа, нынче с восторгом лепетали:
— Вышата Сытенич, сокол наш, отец родимый. Да храни его Велес и Перун!
Юты потеряли около двух десятков человек, но Бьерн Гудмундсон привел с собой более полусотни, как раз столько, сколько имели Вышата Сытенич и Мал вместе взятые. Викингами нынче командовал широкоплечий верзила, здоровый и косматый как полярный медведь. Он держал в руках тяжелую секиру и обращался с ней так же ловко, как Лютобор или боярин с мечом. Дальше, чем он стоял, никто не мог пройти.
Вот рухнул, даже не охнув, крепыш Третьяк, вот мячиком откатился к борту оглушенный Талец: парня спас только шлем — работа коваля Радко.
Вышата Сытенич нахмурился. До сего времени в его дружине никто не получил сколько-нибудь серьезного увечья и его совершенно не радовала возможность потерять кого-нибудь нынче. Он поудобнее перехватил рукоять меча, примериваясь, с какой стороны подойти. Однако его опередил Лютобор. Секира поднялась и опустилась. Но ее страшный счет, один удар — один человек, прервался. Меч русса хищным среброкрылым соколом взмыл ввысь, и после встречи с ним датский медведь прожил не больше, чем его сородич из глухих мерянских лесов.
Боярин, однако, слегка обиделся:
— Тебе никто не говорил, что надо уступать старшим? — проворчал он.
— Так не на вече же! — беспечно пожал плечами молодой воин.
Вышата Сытенич только покачал головой. Мудрость не позволяла ему всерьез гневаться на своего лучшего бойца: было бы что делить, чай они с Лютобором вершили общее дело. Удача, сопутствовавшая обоим, придавала силу и уверенность дружине, и теперь почти не оставалось сомнений, что и в этой битве Святому Георгию удастся переломить дракону хребет.
Викинги дрались отчаянно храбро и очень умело: неумелых не берут с собой в вик. Но они слишком привыкли сражаться с более слабым и малочисленным противником, что для любого воина не несет ничего кроме вреда. К тому же боги рано или поздно отворачиваются от тех, кто слишком уж часто их Правдой пренебрегает.
Остатки датского хирда оттеснили с носа их корабля к мачте и далее на корму.
— Сдавайтесь, — предложил им Вышата Сытенич, — и мы сохраним вам жизнь!
— Викинги не сдаются! — отозвался какой-то шрамолицый, со свисающими на грудь заплетенными в косы усами.
Тороп подумал, что здесь теперь справятся и без него, и решил заняться делом, которое пока, положа руку на сердце, знал куда лучше, чем войну. На корму снекки, где сейчас находилось самое безопасное место, один за другим стекались отовсюду раненые. Те, кто отделался сравнительно легко, тащили на себе обессилевших от боли и потери крови товарищей. Там вовсю кипела работа, и лишние руки пришлись бы очень кстати.