Тихая Щучья Заводь нынче бурлила и кипела, как грозный рокочущий водопад. Кричали испуганные дети, голосили бабы, мужи-охотники возбужденно потрясали топорами и луками. Какие-то горячие головы уже выкатывали из домов напоминающие бочонки мерянские лари-укладки — закапывать добро и прятаться в лесную крепь.
Вышата Сытенич нашел глазами своих людей и удовлетворенно провел рукой по сивой бороде. Все-таки не зря он их учил. Кроме Твердяты все сразу сообразили, что делать надобно. Большинство без кольчуг, но при оружии стояли около кораблей. Остальные и среди них Лютобор сплотились возле клети: в случае чего прикрыть раненых.
Волоча за собой растерзанного Твердяту, боярин продрался сквозь толпу.
— Что здесь происходит? — возвысив голос, спросил он. — Почто, хозяева дорогие, моих людей обижать вздумали?
Дед Райво опустил очи долу:
— Нет, Вышата Сытенич, у нас более мира с Русью! — горестно проговорил он. — Ваш князь примучить нас собрался. Дани требует!
— А велика ли дань?
— Как обычно, по щелягу с сохи, по белке с рала.
— Тогда в чем же дело? — удивленно повел бровью боярин. — Али Куго-Юмо на землю вашу разгневался, дичь в лесу перевелась, оскудела рыба в море, снедь в закромах иссякла?
«Ай да боярин! — подумал Тороп. — Сразу видно не первый год с лесными жителями общается. Даже речку по мерянскому обычаю морем назвал»!
— Не с чего Куго-Юмо на нас гневаться, — продолжая разглядывать свои мягкие сапоги, отвечал Щучий старейшина. — Есть и зверь в лесах, и рыба сетей не избегает. Да только как же мы станем платить русскому князю дань, — впервые поднял он наполненные немой мольбою глаза. — Когда уже даем мы дань хазарам?
Лицо Вышаты Сытенича сделалось суровым, в синих глазах появился лед.
— Хазарам, говоришь? — переспросил он. — А за что ты им платишь, Райво, за какую такую особую заботу? Где, спрашивается, они были пятнадцать лет назад, когда урманские разбойники решили твои дворы грабить. По чести сказать, я тогда вмешался только потому, что имел большой зуб на Олафа Горбатого. А кого они в этот год дань собирать в твой край прислали? Думаю, не от большой любви ты Бьерна Гудмундсона с луками да топорами поджидал!
Среди умений, необходимых хорошему вождю, не на последнем месте стоит искусство красно говорить, воодушевляя своих воинов перед битвой, увещевая противников, когда можно решить дело миром. Вышата Сытенич им владел в полной мере. И верно потому, что слова его шли от сердца, они почти всегда достигали своей цели.
Так вышло и на этот раз. Сначала по Заводи пробежала легкая рябь, потом началось небольшое волнение, затем дошла очередь и до волн. Щучане загомонили, зашумели, послышались возмущенные голоса:
— Правду говорит боярин!
— За что мы их кормим, окаянных?
— Мало того, что никакой заступы от них никогда не видели, так они еще в этот год прислали разбойников и душегубов дань собирать!
— Не хотим хазар! Не станем им больше дань давать!
— А ежели придут, так у нас есть, чем их встретить!
И в воздух вновь взметнулись луки и топоры.
Дед Райво замахал на сородичей старческими иссохшими руками:
— Сохрани Куго-Юмо от подобной беды! Вы с кем воевать собрались, чада неразумные?! Мы от полсотни воинов не чаяли отбиться, а у кагана их тьмы! Не видали от хазар заступы против ворогов. Да разве мы дань даем, чтобы они за нас заступались? Нешто не ведаете, что все от них откупаются, чтобы от них самих заступу иметь! Как же можно хазарам дани не давать?!
— А Святославу отказать еще страшнее! — возразил старейшине один из вятших мужей. — Он сын Ольги, а она знала, как застать лесных жителей врасплох, еще когда нынешний воитель под стол пешком ходил. Помните, как она расправилась с древлянами? Как бы с нами подобного не приключилось!
— Что ты, что ты! — плечи старейшины передернул озноб, словно на него неожиданно дохнуло могильным холодом, глаза раскрылись так широко, что он стал похож не на щуку, а на карася. — Сам знаю, что и русского князя прогневать страшно! — дед Райво с силой дернул себя за бороду. — А коли давать и Руси, и хазарам, — понурив голову, продолжил он, — так и без портов остаться недолго! Вышата Сытенич, благодетель наш! — по впалым щекам старейшины текли медленные старческие слезы. — Скажи, что делать нам горемычным, как от ворот своих беду отвести?
Вышата Сытенич еще больше нахмурился.
— Что делать, что делать, — проворчал он. — Ты старейшина, тебе и твоим людям решать. А я знаю только одно. Половина из того, что бают про Ольгу и древлян — сказки, другая половина — выдумки! Мы с дядькой Нежиловцем были там и как-то не припомним, чтобы кого-то в землю живьем закапывали или в бане жгли. Про побоище это правда, но древляне, чай, князя нашего убили. На месте Ольги любой захотел бы отомстить. Вы, насколько мне известно, людям русским никакого зла пока не причиняли, стало быть, князю нашему не за что на вас гневаться. А коли дани потребует, так дайте ему в этот год то, что для хазар приготовили: Бьерна уже нет, а других сборщиков каган в этот год вряд ли пришлет.
— А потом?
— Потом видно будет. Год — срок не малый. Кто знает, что случится. А вдруг князь Святослав уговорит царя Иосифа уступить ему дань!
Деревня вновь заволновалась: как русские князья уговаривают, всем было отлично известно, и потому многие глаза загорелись безумной надеждой. Вышата Сытенич сделал вид, что не замечает этих взглядов. Брови его продолжали хмуриться, но лед в глазах начал таять:
— Думай, Райво! — сказал он, выразительно глядя на старейшину. — А я тебе еще пятнадцать лет назад говорил: кабы у тебя здесь крепость стояла, а в ней жили люди княжеские, ни полосатые урманские паруса, ни пестрые хазарские халаты были бы тебе не страшны!
Гонец отдохнул ночь и ускакал обратно, унося с собой боярский совет. Вслед за ним пустились в путь и новгородцы. Вышата Сытенич поддался-таки на уговоры соседа и согласился, пусть даже в ущерб себе, взять часть Малова товара. Надо же было хоть как-то утешить несчастного купца, которому нынче приходилось рассчитывать только на милость Щук. Лесные жители, конечно, пообещали, что бы ни случилось, не оставлять своей заботой раненых, но мало ли что может произойти, если в окрестностях деревни появится грозный Святослав.
Эта же мысль была написана и на изборожденном морщинами лбу старейшины. Его люди по давно заведенному обыкновению собирали боярина в дорогу, снося к берегу мешки с зерном, корзины с мягкими, еще не успевшими зачерстветь хлебами, сыры, связки вешенных грибов и вяленого мяса. Дед Райво ходил между них, и вид у него был настолько потерянный, словно отпускал в далекий путь не прохожих, пусть даже и не совсем чужих, но все же сторонних людей, а родную плоть и кровь, надежу и опору, которой крепнет от года к году род.
Что поделаешь, такова доля старейшины отвечать за все, болеть душой за всех.
Вышата Сытенич тем временем прощался с Малом. Купец больше ни на что не жаловался, а только благодарил. Вышата Сытенич на какие-то слова кивал головой, на какие-то отшучивался, а потом вдруг взял Мала за локоть здоровой руки и отвел в сторонку.
— Ты вот, что, соседушка, — негромко проговорил он. — Держи все-таки драккар наготове. Мало ли что случится. Вниз по Итилю на нем действительно лучше не ходить, но до Новгорода эта посудина и тебя, и твоих людей запросто довезет!
Что мог на это ответить Мал?
Боярин оставил его и подошел к деду Райво. Почтенный старец хмурился, кряхтел, растирал изведенные ломотой натруженные пачленки.
— Почто журишься, старинушка. Не на век, чай, расстаемся.
— Кто знает, Вышата Сытенич, кто знает.
— Ты это о чем? — нахмурился боярин. — Нешто опять о Святославе? Сказано тебе, не станет он людей мирных трогать, чай он сокол огненный, а не коршун! Да и люди русские, гости новгородские у тебя здесь остаются, найдут, что княжьим кметям сказать.
— Так-то оно так, — грустно улыбнулся старейшина. — А все равно боязно. Вот кабы ты, Вышата Сытенич, словечко за нас своему грозному князю замолвил, куда бы как хорошо было!
— Да какое словечко? — удивился Вышата Сытенич. — Я, брат, ведь совсем в другую сторону иду. Да и как я узнаю, где нынче князь. Что я его буду с ладьей по здешним корбам да болотам разыскивать?