Мерянин уныло плелся, глядя в широкую спину шагавшего впереди воина и бездумно разглядывая рубцы, напоминающие значки из Муравиной книги. И какая только недоля принесла Лютобора к хазарскому стану? Нешто следил? Да какое его дело? Что он понимает? Чай, не его отец падал, захлебываясь кровью, хлещущей из перерезанного горла, чай не его мать хазары валяли в пыли на глазах у сына!
Придя к ладьям, русс не терпящим возражений тоном велел Торопу дожидаться и никуда не уходить.
«Пошел рассказывать боярину!» — безразлично подумал мерянин. Впрочем, теперь ему было все равно. Наказания он не боялся. Да и какое наказание может быть страшней мыслей о том, что он видел Булан бея, но так и не сумел его убить?
Но к удивлению Торопа, Лютобор и не подумал подходить к Вышате Сытеничу, хотя тот как раз был на виду: беседовал с двумя разодетыми в разноцветные шелка купцами из полуденных стран. Почтительно поклонившись боярину и его гостям, на ходу потрепав по холке томящегося на привязи Малика, Лютобор зашел в избу, в которой нынче обитали новгородцы, и вскоре показался оттуда, неся два меча. Один меч, свой собственный, он освободил от ножен, другой бросил ничего не понимающему Торопу.
Спустившись на песчаную полосу у самой воды, Лютобор встал в боевую позицию и застыл, выжидающе глядя на Торопа.
Мерянин отлично понял, что это означает. Прежде чем прикончить решил позабавиться! Изволь! Не много ли чести для Драного Лягушонка?
Он с горечью посмотрел на нацеленное в его грудь острие. Меч Лютобора был предметом не меньшей зависти парней, чем красавец Малик. Длинный и прямой, как душа воина, он был сработан замечательным мастером, знающим секрет многослойной стали, и умеющим не только сваривать стальные пластины, придавая клинку твердость и упругость, но и сплетать их в хитроумный узор. Такие мечи редко достаются простым смертным, передаваясь в семьях великих воинов и вождей от отцов к сыновьям. Если же род прерывается, они лежат в курганах многие годы, неподвластные тлену, пока какой-нибудь герой, не испугавшись злокозненных навий, не сбросит с них пелену забвения, призывая на новые подвиги. Меч Лютобора звался Дар Пламени: это имя начертали на клинке, когда закаляли его огнем. За прошедшие две с половиной седьмицы Дар Пламени уже дважды дарил Торопу жизнь, а теперь вот требовал свой подарок обратно.
Мерянин быстро сбросил со своего меча ножны и перехватил поудобнее рукоять. Каким бы искусным бойцом ни был Лютобор, но Тороп тоже кое-что видел и знал, и держал оружие в руках не только для забавы! А злости у него нынче хватило бы на десятерых!
Он рванулся с места внезапно, выбрав наиболее благоприятный момент, как привык поступать, охотясь на хитрого и осторожного зверя. Но там, где только что стоял Лютобор, оказалась пустота. Не удержав равновесия, Тороп полетел носом в песок. Ощущая лопатками занесенный над собой меч, он перекувырнулся и, не выпуская оружия из рук, вскочил на ноги. Лютобор приветствовал его следующий выпад чуть заметной усмешкой. Он позволил клинку Торопа скреститься с клинком своего меча, а затем вновь отправил мерянина кувыркаться по земле.
Тороп прекрасно понимал, что этот поединок — не более чем игра кошки с мышом, и что русс, зная наизусть все мыслимые и немыслимые уловки и обманные движения, распознает их в самом зародыше. Но ведь и паршивый щенок, которого несут топить, пускает в ход зубы и когти, стараясь выжить, и даже глупая мышь до последнего мгновения своей жизни пытается удрать из кошачьих лап! Потому Тороп, сколько было сил, нападал, изворачивался, вскакивал, если падал, и снова нападал, едва успевая утереть заливавший глаза едкий пот. Он вспахал носом большую часть берега и просеял через порты не одну меру песка, перестав понимать, где находится и что делает, когда Лютобор, неожиданно легко отобрав у него меч, спокойно, по-будничному сказал:
— Ну, все! Хватит на сегодня! Завтра продолжим.
Хотя после пережитых волнений Тороп ожидал, что будет спать крепче мертвого, он проснулся среди ночи оттого, что кто-то шумно копошится у него под боком.
Место на лавке рядом, которое обычно занимал Лютобор, пустовало, и там с хозяйским видом обустраивался пардус. Пятнистый Малик на кошачий манер когтил и уминал потрепанный плащ, служивший руссу одеялом. Переступая с лапы на лапу, зверь медленно, как в ритуальном танце, кружился вокруг своей оси, блаженно прикрыв глаза и громко мурлыча. Тороп огляделся и прислушался. Новгородцы вокруг спокойно спали. До рассвета еще было далеко. И охота же Лютобору шастать по ночам невесть где!
Еще немного повозившись, Малик затих, свернувшись калачиком и прикрыв морду хвостом. Тороп потянулся и перевернулся на другой бок, но сон к нему не шел. Лежа с открытыми глазами, мерянин думал о Лютоборе. Может, и впрямь в злых речах Белена есть доля правды. Что, в сущности, они знают о руссе. Не больше, чем сам он потрудился рассказать, а рассказал он очень немного, даже имени своего и рода толком не назвал. Пару раз помянул, что отца звали Хельги. Уж не тот ли это самый Хельги, что Самкерц у хазар отбил, а потом по их милости за морем сгинул. Хотя вряд ли. Стал бы сын такого отца сидеть с холопом на одной скамье.
Хазар, впрочем, ненавидит. Верно, есть за что. Не они ли, случаем, спину мудреным узором изукрасили? Помнится, Бьерн Гудмундсон как раз что-то говорил о хазарских овцах и портах. Не просто же так Лютобор в первый вечер едва струны на гуслях не порвал, а давеча всю руку зазря изрезал, когда о них, поганых, говорили. Но, тогда за каким лихом нынче рыскал возле хазарского стана — не Торопа же, в самом деле, искал?
А что за непонятная история с булгарским купцом? Если тот и вправду поверил, что обознался, почему так безропотно сбавил цену? И что за странные намеки делал он на какие-то услуги, да на какого-то князя с княгинею? Почему, хотя Лютобор сказал, что не знает булгарина, он в то же время пригрозил так, будто они уже давно знакомы? От Лютобора ведь тогда добиться ясного ответа никому не удалось. С тем же успехом можно было расспрашивать каменный утес или бревенчатую стену. Русс только плечами пожал, мол, когда у человека на совести неспокойно, чего ему только не примерещится.
Или еще, к примеру. Пару дней назад мерянин застал русса за беседой с каким-то весьма странным человеком. Человек этот был одет, как бедный табунщик, из тех, что пригоняют на продажу хозяйские стада. Шапка такая плешивая, что и не сразу определишь, из шкуры какого зверя сшита. Лицо, однако, под шапкой оказалось сытое и совсем не обветренное, борода была хорошо расчесана, а пальцы холеных рук явно носили следы перстней. Лютобор обращался к незнакомцу с уважением, и, хотя беседа велась не по-словенски, Тороп ясно слышал слово «каган».
Пардус недовольно заворчал во сне, вздыбив на загривке шерсть, и слегка приподняв верхнюю губу. Потом потянулся всеми четырьмя лапами и перевернулся на другую сторону.
Осторожно перебравшись через сонного зверя, мерянин поднялся и, стараясь не тревожить спящих, вышел на улицу. Ночь была тихой и ясной, на черном бархатном небе висели яркие, сверкающие звезды. Рассыпанные крупными гроздьями, они напоминали спелые вишни, выглядывающие из густой листвы, и казались такими близкими, что хотелось протянуть руку и собирать их горстями. Стояла глухая полночь. Суетливый и шумный Булгар, утомившись от праведных трудов, спал, погруженный в глубокую тишь. Только на стенах царского града горели огни и виднелись смутные силуэты стражников, да ночной сторож бродил вдалеке, мерно стуча своей колотушкой. Где-то сонно перелаивались собаки. В зарослях камыша у берега негромко пели лягушки, и иногда слышался голос какой-то неведомой ночной птицы. Временами с реки доносился приглушенный всплеск.
В такую пору Водный хозяин отворяет заветные стойла в глубоких омутах и выпускает погулять на воле табуны самой крупной и отборной рыбы. Длинноносая красавица стерлядь выходит на поверхность, сверкая серебристой костяной броней. Глупые пучеглазые караси выпрыгивают из воды, надеясь поймать падающую звезду. И даже ленивые, злые сомы покидают свои сумрачные берлоги и нежатся в теплой, как парное молоко воде.