Дядька Нежиловец нахмурился:
– Я что-то не припоминаю, Лютобор, чтобы ты нам сказывал про такого вождя, – проворчал он.
Русс лишь пожал плечами:
– Среди тех, кто вместе со мной служил цезарю, многие покрыли свое имя славой. Если о каждом складывать песню, целой жизни не хватит.
Он повернулся к Анастасию:
– Скажи мне, дружище, – обратился он к юноше. – А где ты встречал того вождя? – Александр был тяжело ранен во время решающего штурма цитадели Хандака, последнего арабского оплота на нашем острове, – с готовностью отозвался тот. – Его принесли к нам в храм истекающего кровью: арабская сулица пробила его грудь рядом с сердцем. Вот эту рану, а также раны, полученные его благородным зверем, мне и довелось лечить.
Торопу показалось, что в лице Лютобора что-то дрогнуло, но это продолжалось всего один миг.
– Александр и его пардус пробыли у нас совсем недолго, – продолжал, меж тем, ромей. – Они покинули наш остров, даже толком не оправившись от ран. Что с ними стало дальше, я не знаю, но мне хочется надеяться, что мои скромные труды не пропали впустую…
Лютобор внимательно посмотрел на юношу.
– Я слышал, что Александр и его пардус вскоре после отплытия пошли на поправку, и что это произошло во многом благодаря усилиям целителей с острова Крит, – медленно произнес он. – Они благополучно достигли родной им земли, но говорят, этот вождь больше всего сожалел о том, что не сумел тогда, как должно отблагодарить лекарей, которые спасли его жизнь и жизнь его друга.
Он замолчал, видимо собираясь с мыслями, потом продолжил:
– Я тоже был ранен в том бою и меня также поставил на ноги ромейский лекарь, которого я не успел поблагодарить. Потому прими от меня слова благодарности, которые не успел высказать вождь, именуемый у вас Александром, а также поблагодари от меня своих соотечественников, сведущих в лечьбе.
– Если ты, северянин, был среди тех, кто проливал свою кровь за свободу Крита, – с волнением в голосе вымолвил Анастасий, – тебе не за что меня благодарить! Тем не менее, мне отрадно слышать твои слова, ибо для спасения жизни Александра мне даже пришлось пожертвовать свою кровь.
– Ух ты! – восторженно воскликнул Путша, лицо которого превратилось в одну сплошную улыбку. – А наша боярышня тоже так умеет! – поспешил похвастаться он.
Молодой ромей посмотрел на свою спасительницу с нескрываемым удивлением, смешанным с легким недоверием: может быть, этот молодой варвар что-то напутал. Но в ответ на его вопрошающий взгляд боярышня лишь спокойно кивнула.
– У меня нет слов, – воскликнул Анастасий. – Не думал, что знания об этом дивном способе спасения человеческой жизни достигли столь далекой земли, – проговорил он. – Ее мать была ромейкой, – пояснил дядька Нежиловец.
Старый воин повернулся к пленнику.
– Скажи мне, дружище, – решил он перевести разговор на другое. – А как так вышло, что Азария бен Моисей доверил тебе лечить своего сына? Хазарских лекарей, что ли при посольстве нет?
– Здешний лекарь – человек Булан бея, – отозвался молодой ромей, поправляя повязку на груди своего подопечного. Он понизил голос, хотя в этом, похоже, не было никакой необходимости: слуги все равно ничего не понимали, а Маттафий, забыв обо всем, играл с Маликом, заставляя благородного зверя, точно глупого котенка, охотиться за солнечным зайчиком.
– Азария бен Моисей скорее примет христианство, чем доверится ему.
– Почему же он, в таком случае, доверяет тебе? – поинтересовался Талец.
– Этой зимой он имел возможность… – Анастасий запнулся, подбирая слова, – оценить мои умения и доброту намерений.
– Жаль, что эти умения не оценил Булан бей, – проворчал дядька Нежиловец, неодобрительно переводя взгляд с изуродованных веревками запястий юноши на хазарских слуг.
– А, может быть, наоборот оценил? – негромко заметил Лютобор.
Тороп мигом припомнил тот памятный день, когда впервые увидел юношу. Правду ли говорил тогда Анастасий Даждьбог весть. Однако мерянин почему-то сразу понял, что Лютобор тогда не только присутствовал при всем, но и отлично знал, чего Булан бей так безуспешно добивался. И еще он понял, что об этом знании каким-то образом осведомлен и сам ромей.
Конечно, напоминание о хазарском мяснике не доставило пленнику особой радости: его обожженные солнцем скулы так и вспыхнули от еле сдерживаемого гнева.
– Булан бей – страшный человек! – произнес он медленно. – И я благодарю Бога за то, что мне не была открыта тайна, которой он алчет, ибо не ведаю, насколько долго я сумел бы противостоять его злой воле. – Как же тебя угораздило угодить в лапы к эдакому кровопийце? – с сочувствием спросил дядька Нежиловец. – Я сам забрался в силок, и сам затянул петлю, – грустно улыбнулся юноша. – Путешествуя по городам халифата, я неоднократно сталкивался с враждебностью их жителей и несколько раз только чудом оставался жив. Про хазар же мне говорили, что они славятся своим дружелюбием и веротерпимостью, и потому я счел за великое благо, когда Булан бей предложил занять место в его караване.
По лицу пленника пробежала судорога.
– Так я лишился свободы, – продолжал он. – Трижды я уходил и трижды Булан бей меня возвращал, чтобы вновь и вновь задавать вопросы, на которые я никогда не знал и, верно, уже не узнаю ответа! – На вопросы такого бесчестного человека не грех было бы ответить подобно тому, как ответил тирану Неарху Зенон из Элеи!
Все мужчины с удивлением обернулись, ибо эти слова, достойные воина и мужа, были произнесены ни кем иным как новгородской боярышней.
И вновь больше всех был поражен Анастасий. Небось, не каждая дочь просвещенных ромеев могла бы припомнить не только, как отвечал на чьи-то там вопросы этот Зенон, но и кто он такой. Откуда молодому лекарю было знать, что боярская дочь учила ромейскую грамоту, водя маленьким пальчиком по строчкам «Диалогов» ромейского мудреца Платона, список которых валялся мертвым грузом на взятом ее отцом с бою корабле викингов. В доме боярина Вышаты хранилось еще немало книг, попавших туда, зачастую самыми невероятными путями. Многие из них Мурава знала едва не наизусть.
Был там рассказ про еще одного мудреца, который, будучи схвачен по обвинению в заговоре, не только ухитрился убедить своего врага, что прочими заговорщиками являются его ближайшие сподвижники, но и нашел в себе мужество в последнем броске лишить его жизни. Стоит ли говорить, что этот рассказ особенно любили слушать в дружинной избе. – Зенона не зря называли двуязычным, – отозвался Анастасий, как только обрел способность говорить: ромей не был бы ромеем, если бы упустил случай показать свою ученость, – ибо он не только не считал ложь во имя благого дела грехом, но и был способен доказывать невозможные вещи. Разве способна черепаха уйти от преследующего ее Ахилла?!
Когда он произносил последние слова, в его голосе прозвучала обреченность, и даже Тороп, который понятия не имел, что такое черепаха и кто такой Ахилл, понял, что пленник имел в виду.
***
Тем временем маленький больной, увлекшись игрой, окончательно утратил чувство меры. Начисто забыв, что имеет дело не с домашним котенком, а с хищным и опасным зверем, он изловчился и схватил пардуса за хвост.
На мохнатой звериной морде проступило невообразимое выражение гнева, растерянности и обиды.
– Малик! Не тронь! – крикнул Лютобор, но было поздно.
Хотя пардус, несомненно, был благородным зверем, даже его самообладания не хватило, чтобы тотчас не наказать обнаглевшего человеческого детеныша. По счастью русс обладал не менее молниеносной реакцией. Когти прошлись по его руке и зверь, потрясенный тем, что причинил хозяину вред, резко отпрянул в сторону. Ажурный столик опасно накренился, блюдо с фруктами полетело вниз, липкий, тягучий шербет залил драгоценный ковер, а юный Ашина в изнеможении откинулся на подушки, зайдясь бесшумным хохотом – смеяться в полную силу ему не позволяли помятые ребра. Единственный из всех он ни чуточки не испугался.