Молодой ромей был вынужден ненадолго прерваться: послушать повествование пожелала вся дружина, и под полог набилось столько народу, что пришлось потесниться. Среди тех, кто подошел только что был и боярин. Один Лютобор не покинул своего места: кому-то все равно следовало оставаться у правила. Анастасий подождал, пока все, кто собрался слушать, расположатся поудобнее, и продолжал:
— Хотя за голову абу Юсуфа была назначена награда, едва ли не превышающая стоимости награбленных им сокровищ, не ее Александр искал. Дело в том, что абу Юсуф оказывал покровительство одному перебежчику-северянину, на которого Александр имел зуб.
— Видно здесь была замешана какая-нибудь бабенка! — с видом знатока встрял Твердята, к этому времени прибравший половину миски. — Я слыхал, в вашей земле красоток больше, чем мух на навозной куче!
— Я не знаю ничего об этом, — отвечал Анастасий уклончиво. — Впрочем, Александр внешним обликом мало, чем уступал своему великому тезке. Говорили, сама императрица Феофано одарила его своей благосклонностью, хотя, я думаю, это всего лишь слухи.
От Торопа не укрылось, что при этих словах, Мурава, которая, чтобы время даром не терять, во время рассказа чистила какой-то целебный корень, внезапно побледнела и поранила руку ножом.
Прочие ватажники, к счастью, ничего не заметили.
— Во дает! — плотоядно причмокнул Твердята, запуская в шевелюру перепачканную солью и рыбьим жиром пятерню.
— Сама императрица! — благоговейно протянул Путша, возводя глаза к небесам.
— Мы будем про абу Юсуфа слушать, или баб досужих обсуждать? — недовольно осведомился дядька Нежиловец, и молодой ромей вновь вернулся к прерванному рассказу.
— Александр преследовал абу Юсуфа по всему Средиземному морю, пуская ко дну один за другим корабли его сподвижников, разоблачая портовых осведомителей, однако абу Юсуф оставался неуловим. Казалось, сами демоны морской пучины покровительствуют ему. Однако, ваш соотечественник не привык проигрывать и уж, тем более, никто никогда не слышал, чтобы он отступился от задуманного. Абу Юсуфа он решил побить его же собственным оружием. Александр знал, что самой легкой и лакомой добычей пираты почитают одиночные торговые суда и упросил одного торговца-афинянина уступить ему на время свой корабль. Часть своей дружины он переодел в одежду греческих матросов и охранников, других посадил на весла.
— У вас, ромеев там обычно надрываются рабы, — заметил дядька Нежиловец.
— А чем он заполнил трюм? — поинтересовался Вышата Сытенич. — Не думаю, чтобы абу Юсуф польстился бы на корабль, который не выглядел бы груженым.
— В трюме тоже расположились воины. А для пущей достоверности в одном из портов туда погрузили бочки из-под вина, заполненные морской водой.
— А он был, похоже, отличным охотником! — позволил себе заметить Тороп, вспомнив как сам с отцом по весне бил залетных гуменников, приманивая их прирученной гусочкой.
— Ну да! — проворчал дядька Нежиловец. — Ловить на живца! Да это план безумца!
— Или героя, — заметила боярышня, бросая восхищенный взгляд на корму.
— А если бы абу Юсуф разгадал его замысел да разом ударил из катапульт или каких других орудий, одним махом потопив корабль?
— Это исключено, — с уверенностью сказал Анастасий. — Александр слыл кормщиком, равным легендарному аргонавту Тифию или флотоводцу Македонского царя, моему земляку Неарху. Он проводил свою ладью между рифами там, где местные моряки ходить опасались. Он и на этот раз стоял у правила, отдавая команды, и уж, конечно, он постарался сделать так, чтобы Абу Юсуф ничего не заподозрил.
Теперь уже Тороп почувствовал непреодолимое желание последовать примеру боярышни и бросить взгляд туда, где стоял наставник. Лютобор держал в руках тяжелое правило, следя за рекой и степью, лицо его было как всегда спокойно и непроницаемо, разве что румянец на скулах горел чуть ярче, хотя в этом могло быть повинно и ярое солнце. Но на один миг, когда русс думал, что его никто не видит, его черты преобразились, словно освещенные внутренним светом, и Тороп увидел совсем иного человека.
Облаченный в драгоценный доспех, увенчанный шеломом с золотой насечкой, он стоял у правила ладьи. Он вел ратников в бой, и они слушали его приказы, не дыша. Они, не раздумывая, шли на ладье по узкой, скалистой бухте, с улыбкой на устах прикидывались неумехами торговцами и закованными в железа рабами, заманивая в ловушку коварного пирата. Просто они верили в вождя и в его удачу.
— А что было дальше?
Путша так увлекся повествованием, что толкнул сидящего рядом Твердяту, опрокинув на товарища миску с остатками рыбы.
— Абу Юсуф заглотнул наживку. Увидев торговый парус, он бросился в погоню, с радостью наблюдая за царящей на палубе купца сумятицей, и взял его на абордаж, вернее думал, что возьмет.
— Вот тут-то и началось самое интересное! — восторженно взмахнул руками Путша.
— Эт точно! — хохотнул Твердята, перегибаясь за борт и зачерпывая воды: следовало отмыть от рыбы если не себя, то хотя бы скамьи и палубу. — Хотел бы я увидеть лица тех, которые спустились вниз и застали там вместо прикованных рабов вооруженных ратников!
— А потом ударили те, кто прятался в трюме! — добавил Талец.
Анастасий с улыбкой слушал, как его слушатели заканчивают повествование вместо него.
— Именно так оно и было, — подытожил он. — Когда Абу Юсуф понял, что все потеряно, он попытался скрыться. Однако Александр его настиг и сразился один на один, а потом отослал басилевсу его голову. Вот после этой битвы он и получил свое гордое прозвище.
Вышата Сытенич прошел на корму и сменил Лютобора у правила. Хотя многим казалось, что тело русса отлито из металла, причем самой высшей пробы, отдых иногда требовался и ему. Как только молодой воин опустился на скамью под пологом и пригубил поданного услужливой корелинкой холодного пива, дядька Нежиловец обратился к нему со словами упрека:
— И все же я не понимаю, почему ты нам не сказывал никогда про Барса Александра или как там его на самом деле звали. Разве этот бой не заслуживал песни?
Лютобор только пожал плечами.
— Может, и заслуживал, — равнодушно бросил он. — Но я бы о нем точно петь не стал. Это ромеи больше всего на свете ценят всякие уловки, про старого плута Одиссея даже целую поэму сочинили. Я же предпочитаю петь о тех битвах, исход которых решила, прежде всего, доблесть!
Твердята вылил за борт грязную воду и стянул провонявшую рыбой рубаху:
— Везет же людям! Золото гребут лопатами, целуют императриц, а тут!
— Если ты имеешь в виду Александра, — насмешливо заметил Лютобор, отхлебывая еще пива, — то он и золото лопатой не греб, и императрицу не целовал.
— Почему? — разом воззрились на него все молодые гридни.
— Александр преследовал Абу Юсуфа и его прихвостня Бьерна Гудмундсона, потому, что они убили его побратима, а такие долги оплачиваются только кровью. Разделавшись с Абу Юсуфом, он отказался от императорской награды, ибо не исполнил свой долг перед побратимом до конца: Бьерну удалось скрыться. Его дальнейшая судьба известна вам лучше, чем кому-либо другому. А что до императрицы Феофано…
Он отложил в сторону пустой рог и посмотрел долгим взглядом на боярышню.
— Все мы, кто служил в ромейской земле, присягали цезарю, и Александр не был исключением… — начал он, переведя взгляд на притихших парней. — Когда вы даете клятву верности вождю, вы разве думаете о том, чтобы залезть в постель к его жене?
Он хотел добавить еще что-то, но внезапно оборвал себя на полуслове. Мышцы его напряглись, как перед прыжком, взгляд прирос к постепенно увеличивающемуся облаку пыли на горизонте.
В следующий миг он уже стоял на корме. Туда же, чуя неладное, кряхтя, проковылял дядька Нежиловец.
Торопа, рысьи глаза и малый вес которого новгородцы давно уже успели оценить, подняли на мачту, и он долго всматривался в степную даль, втайне завидуя хищному летуну коршуну или, хотя бы, быстроногому Малику, который, дай ему боги человеческую речь, уже давно успел бы все разведать и обо всем рассказать.