— Что там? — нетерпеливо спросил Лютобор.
— Да вроде как пастухи со стадом идут, — отозвался мерянин, недоуменно глядя на наставника.
Тот кивнул с видом человека, увидевшего именно то, что ожидал.
Тут недоумение отразилось не только на Тороповой физиономии, но и на лицах всех боярских людей.
— Эка невидаль… — начал было дядька Нежиловец. — И зачем из-за такого пустяка шум поднимать…
— Они слишком рано повернули к полудню, — пояснил Лютобор.
Теперь все, кто когда-нибудь бывал в степи, поняли, что имел в виду русс. Ни один сколько-нибудь рачительный хозяин, ни один хоть самую малость усердный раб не станет покидать тучные пастбища ради выжженной солнцем пустыни, если ему самому и его добру не грозит смертельная опасность.
— Гудмунд? — коротко спросил Вышата Сытенич.
— Думаю, да.
— Ну вот, вспомнили лихо, — вздохнул дядька Нежиловец.
Боярин провел рукой по серебристой бороде.
— С этими пастухами стоит поговорить.
Он велел убрать парус и переложил руль, правя к берегу. Однако разговора не состоялось. Едва завидев ладью, пастухи заорали на собак и замахали своими камчами, разворачивая почуявшее близость реки стадо вспять, затем ударили пятками по бокам своих мохноногих лошадок и со скоростью людей, преследуемых злыми духами, унеслись прочь.
Новгородцам ничего не оставалось, как отправиться дальше. Ближе к вечеру им встретился еще один кут, расположившийся на водопой. Его владелец, Сонат сын Кобикты, муж молодой жены и отец троих прелестных ребятишек, проявил большее, чем его утренние соплеменники, мужество. Поверив словам о добрых намерениях, подкрепленных щедрыми дарами, он согласился не только поговорить с новгородцами, но и пригласил их к своему скромному степному очагу.
Сонат и его семейство только этой зимой обосновались на правом берегу, перейдя реку по льду, ибо до того принадлежали к племени левобережных, или бедных печенегов. Престарелый Кобикты, отец Соната до сих пор носил халат с обрезанными рукавами и укороченными до колен полами — горестными знаками прежней разлуки со своим народом, и ни за что не хотел менять его ни на какой другой. Жизнь на правом берегу оказалась сытней, но не безопасней. Сонат сын Кобикты рассказывал последние новости, и они полностью подтверждали самые худшие опасения новгородцев. Гудмундовы викинги ходко шли вниз по реке, предавая огню и мечу все, что им попадалось на пути. Сонат сказал, что так погиб муж его сестры, Урантагыз. Что случилось с самой сестрой и ее детьми, молодой пастух старался даже не думать. Спасаясь от жадности беспощадных ютов, Сонат и его соплеменники, собрав свои стада и погрузив в кибитки нехитрый скарб и семьи, спешили к отрогам Сорочьих гор, где располагались владения великих ханов Органа. Там, под рукой могучих воинов Степного ветра они надеялись отыскать защиту от грозных неукротимых врагов.
— Как далеко отсюда видели Гудмунда? — спросил Вышата Сытенич у Лютобора, который в этой беседе выступал переводчиком.
— В трех днях пути отсюда, — отозвался русс. — Их корабли не нагружены, и они движутся быстро. Думаю, через пару дней они нас настигнут.
— О-хо-хо! — горестно простонал дядька Нежиловец, растирая заскорузлыми пальцами виски. — Вот тебе и сходили на Итиль.
— Чему быть, тому не миновать, — сумрачно отозвался боярин.
— Может быть, стоило, все-таки вернуться на Русь, — жалобно протянул старый воин.
— И показать себя трусами? — синие глаза Вышаты Сытенича пронзительно сверкнули в неверном свете костра. — Не настолько я люблю хазар и тех, кто им служит, чтобы доставить им подобную радость. Да до Руси надобно еще и дойти…
— Ты что же, намерен принимать бой? — переспросил дядька Нежиловец, до конца еще не осознавая, и не веря. — У них сотня с лишним, а у нас только три с половиной дюжины.
— А что, есть иной выход? — вопросом на вопрос ответил боярин.
Дядька Нежиловец печально покачал седой головой.
— Как же все неудачно получилось, — пробормотал он. — И ведь, как нарочно, Муравушка с нами!
— И Воавр… — эхом подхватил Талец.
Путша провел рукой по белесым вихрам:
— Эх! Вот бы нам сюда этого, как его, Александра-Барса. Он бы наверняка что-нибудь придумал.
— Скажешь тоже! — хмыкнул Твердята.
— Сами разберемся, — отозвался боярин.
Он задумчиво покачал сивой головой, а потом зачем-то посмотрел на Лютобора: может даст какой дельный совет.
Однако русс словно никого не слышал. Он сидел у костра, обняв за холку пардуса. Сегодня пятнистый красавец против своего обыкновения не унесся охотиться в степь, а остался с хозяином. Словно струны на гуслях, перебирая мягкий пушистый мех зверя, Лютобор что-то ему говорил, и Тороп не мог поручиться, что беседа велась на человеческом языке.
Через какое-то время Малик поднялся на четыре лапы, отбежал в сторону. Потом, не обращая малейшего внимания ни на зашедшихся до рвоты лаем псов, ни на теряющих разум от его присутствия овец, вернулся, глядя на хозяина глазами полными глухой звериной тоски, и уткнулся лбом ему в колени. Лютобор похлопал друга по загривку и легонько подтолкнул. После чего Малик, видимо набравшись решимости, принял стойку и, доведя до истерики, вздумавших его преследовать, но мгновенно отставших собак, вихрем умчался в степь.
К отплытию он не вернулся, и Лютобор на все вопросы отвечал односложно, мол, догонит потом.
Что ж, наставника можно было понять. Если им суждено полечь в предстоящей сече, то совсем негоже обрекать пятнистого красавца на жалкое существование пленника на чужом корабле или красивой игрушки в доме изнеженного полуденного владыки. Степь ему, чай, дом родной. Не пропадет.
Вот только, как быть с Муравой?
— Господь не оставит, — безмятежно улыбнулась красавица отцу. — Ты же знаешь, батюшка, если что, я умею плавать.
При этом тонкие пальцы нащупали на поясе рукоять верного, острого ножа. Этим оружием Мурава владела в совершенстве, а ее решимости могло хватить на десяток мужей. Сверкнет молнией на солнце стальное лезвие, брызнет на палубу горячая кровь — прилетит по весне на Русь еще одна русалка.
Впрочем, нет! Тороп верил, что до такого дело не дойдет. В конце концов, в битве с Олафом Горбатым расклад был лишь немногим лучше. И все же, Вышата Сытенич победил. Конечно, та победа далась дорогой ценой. Но разве жизнь и честь новгородской боярышни и возможность избавить мир от сотни жестоких головорезов не стоили того, чтобы ее заплатить? И разве Белый Бог, в которого верили новгородцы, не обещал сражающимся за правое дело свою поддержку и покров, и разве не Он сулил павшим место у своего сияющего престола?
Вот потому-то, весь этот день боярские ватажники произносили древние слова молитв, рассказывали друг другу о совершенных после выхода из Новгорода прегрешениях, передавали приветы и наказы оставшимся дома близким. Также, как и Тороп, новгородцы верили, что хоть кому-нибудь, а выпадет счастье добраться до родной земли. А чтобы таких счастливцев оказалось как можно больше, воины с особой тщательностью проверяли брони и оружие, благо после битвы с Бьерновым хирдом этого добра на борту имелось даже в избытке.
Тороп с тоской думал, что ему опять, как в прошлый раз велят сидеть и не высовываться. Однако наставник сам подобрал ему меч по весу и по руке, а затем принес нечто, напоминающее свернутую в клубок грозовую тучу.
У Торопа перехватило дух. Кольчуга! Мог ли он помыслить о подобной чести! Мерянин с благоговением натянул железную рубаху… и обнаружил, что не в состоянии не только меч поднять, но и просто пошевелиться. Он сообщил о своем открытии Лютобору, но тот только усмехнулся.
— Вот и хорошо! — безжалостно заключил он. — А то в прошлый раз ты, помнится, проявил чрезмерную прыть, а она нужна разве что при ловле блох!
Заметив, что кончики ушей мерянина сделались красней красного и вот-вот задымятся, русс поубавил яду: