— И тебе тех же благ, Аян сын Тобохана!
Новгородцы от удивления аж привстали со своих мест:
— Надо же! Девка! — вырвалось у Тальца.
— Степная поляница, — почесал затылок Путша. — Прямо, как в песне!
— Так где ты, дядька Нежиловец, не хотел бы с такой встретиться? — наклонившись к старому кормщику, язвительно осведомился Твердята.
Это была княжна Гюлимкан, дочь великого хана Кури, прекраснейшая из дев, когда-либо рождавшихся под сводами степных шатров, вольное дитя буйного ветра, неукротимая и бесстрашная. Имя, нареченное девушке, означало Кровавый Цветок или Цветок цвета крови. Верно, поэтому дочь великого хана родилась с бестрепетным сердцем воина, превосходя удалью многих степных батыров. Девичья хрупкость и гибкость в ней сочетались с опасной хищной статью самки беркута или пардуса. И хотя нежный лик девушки и в самом деле был подобен яркому весеннему цветку, а изогнутые тугим луком губы, казалось, ожидали поцелуя, бездонная глубина ее агатовых глаз завораживала, как взгляд змеи, а упругость тела была смертоносна, как упругость клинка.
Княжна Гюлимкан смотрела на хана Аяна, не отрываясь, не замечая никого вокруг, и не нужно было владеть волхованием, чтобы угадать, какие чувства испытывает красавица к молодому вождю. Она их и не стремилась скрыть.
— Какая нужда привела вас в эти края? — спросил у хана Кури Аян, старательно избегая взгляда княжны.
— Рабов беглых ловили, — презрительно скривив тонкие губы, отозвался сын Церена.
Только тут новгородцы обратили внимание, что у нескольких ханских людей к седлам приторочены странные бесформенные тюки, из которых свешиваются, слабо шевелясь, спутанные ремнями, черные от грязи и пыли, человеческие руки и ноги и русые, растрепанные головы с разбитыми в кровь лицами.
— Матерь Божья, — ойкнул дядька Нежиловец. — Кажись, наши, русичи!
— Эти бездельники стерегли отару моей дочери, — невозмутимо пояснил хан Куря. — Пару дней назад Гюлимкан обнаружила, что пропала ее любимая овца и, когда чабаны сознались в недосмотре, спустила с двоих из них шкуру. Остальные струсили и решили податься в бега. Но ты же знаешь, от меня не сбегают!
От этого рассказа Тороп почувствовал неприятное нытье в спине. Ему показалось, что и наставник как-то зябко поводит могучими плечами. Когда знаешь, каково это, когда в тело врезается плеть, рассказы про спущенную шкуру слушаются иначе.
Хан Аян это орудие хозяйской воли, похоже, тоже без особой надобности не применял.
— Может, стоило устроить сначала облаву на волков? — рассудительно заметил он. — А то, пока вы тут на чабанов охотитесь, сивогривые подерут и остальных овец!
— Чабаны ответят и за это! — сверкнула глазами княжна Гюлимкан. — Не ханское это дело — кошару от волков охранять! Или, может быть, ханы Органа сами пасут свои стада? — продолжала она, и в ее голосе вдруг зазвучала нега. — Скажи мне, молодой Аян, когда твоя очередь? — Проворковала она игриво, изгибая тонкий стан. — Я с удовольствием навещу тебя, если ночь будет достаточно темна!
Хан Куря тем временем внимательно рассматривал медленно идущие по реке ладьи.
— Я вижу, ты сегодня с добычей, — повернулся он к Аяну.
— И с неплохой! — довольно улыбнулся молодой хан. — В наши земли с разбойным умыслом вторглись непрошеные гости из северных стран, так мы с братьями встретили их так, что навсегда отбили у них охоту разорять чужие дома и угонять в полон жен и детей.
— С братьями? — переспросил хан Куря. — Приемыш тоже здесь? — цепкие глаза хана кинжалами прошлись по палубе драккара и остановились на Лютоборе. — Что делает он в степи? Какую смуту собирается посеять?
— О чем ты говоришь, — удивился Аян. — Разве брат, вернувшийся из дальних странствий, не может просто повидать родню? Сегодня в нашей веже будет праздник, — продолжал он. — Мы собираемся подобающим образом отметить нашу победу и воздать честь Барсу, чье умение и отвага решили многое в этом бою. У нас большая радость, но она возрастет, если вы с вашими людьми окажете нам честь и присоединитесь к нашим гостям.
Яркие губы княжны Гюлимкан раскрылись в улыбке, как лепестки дивного полуденного цветка, о которых рассказывают путешественники. Хан Куря тоже изобразил на лице подобие любезности и кивнул в знак согласия. Его всадники перестроились и дальше оба отряда двинулись уже вместе.
— Кажется, обошлось! — осторожно выдохнул дядька Нежиловец, — Никогда с этими погаными наперед не ведаешь, что получится!
Он поднял руку, чтобы промокнуть рукавом лоснящийся крупными каплями пота лоб и уже окончательно вздохнуть с облегчением, однако в этот момент произошло следующее. Одному из пойманных беглецов каким-то образом удалось освободиться от пут. Сбросив с коня воина, который придерживал его, «под путлище зажав», как выражались в степи, он упруго приземлился, мячиком прокатился по земле, вскочил на ноги, оттолкнул еще двоих воинов, попытавшихся встать у него на пути, и чуть было не дал деру. Но хан Куря неспроста хвастался, что у него еще никто не сбегал.
В воздух взмыли тугие арканы, но удачливее всех оказалась княжна Гюлимкан. Притянув одной рукой к себе полузадушенного бедолагу, красавица сгребла его за волосы и заглянула в вылезающие из орбит, налитые кровью глаза.
— Вздумал прогуляться в степи? — осведомилась она нежным голосом. — Сейчас мы это устроим!
Прикрепив другой конец аркана к седлу, красавица пустила лошадь бешеным галопом и вскоре скрылась из виду. Когда она возвратилась, по земле волочилось что-то пыльное и окровавленное с трудом напоминающее человеческое тело. Впрочем, несчастный, похоже, все еще дышал.
— Уберите отсюда эту падаль! — велела она слугам. — Я с ним и остальными потом еще разберусь!
По ладьям пробежал ропот. Суровое воинское ремесло закалило сердца новгородцев, воспитав устойчивость к событиям подобного рода. И все же неоправданная жестокость княжны выглядела противоестественной.
— Ну и зверюга! — с чувством проговорил Твердята.
— Чистая волчица! — эхом отозвался Путша, губы которого предательски дрожали.
— Она просто дочь своего отца, — устало пояснил Лютобор.
И в самом деле, на лице хана Кури появилось выражение отеческой гордости.
— Видишь, молодой Аян, почему я всегда с легким сердцем отправляюсь в поход?! — назидательно произнес он. — Потому, что точно знаю, во время моего отсутствия разумница Гюлимкан и за челядью нерадивой присмотрит, и вежу от врагов оборонит!
— Придет время, — нежным голосом проворковала княжна, — также ревностно я буду заботиться о добре моего мужа, а затем и сыновей! Думаю, у меня их будет много! Взгляни, отважный сын Тобохана! Мои бедра широки, а груди упруги, и они ждут батыра, достойного сорвать с них покров!
И прекрасная княжна в подтверждение своих слов завладела рукой юноши и бесстыдно провела ею по своему телу.
Однако Аян отдернул руку едва не с отвращением:
— Не знаю, что тебе ответить, достойная дочь Кури! Боюсь, челядь дома Органа не привыкла к подобному обращению, а для защиты от врагов в нашей веже всегда остается достаточно мужчин.
Какую другую деву подобные слова, несомненно, задели бы. Но княжна Гюлимкан только звонко рассмеялась и весь остаток дороги весело щебетала о разных пустяках.
Хотя ни новгородцы, ни даже Лютобор понятия не имели, где находится сейчас вежа рода Органа — в степи, как известно, дома на одном месте долго не стоят — приближение человеческого жилья не замедлило о себе возвестить разноголосым собачьим лаем, блеянием овец, восторженным визгом ребятишек, запахом дыма, кислого молока и баранины. Несмотря на то, что подробности битвы были в общих чертах уже известны, а хан Аян послал людей предупредить, что количество гостей нежданно-негаданно увеличилось, завидев ладьи и всадников, почти все обитатели поселения оставили свои дела и устремились навстречу.
Больше всех, понятно, спешили матери, жены и дети тех, кто в сегодняшней битве сражался на левом берегу. Женщины напряженно смотрели вдаль, тщась в пока еще смутно различимых фигурах всадников отыскать знакомые черты. Где он, родимый? Едет ли верхом, красуясь удалью, похваляясь боевой славой и богатой добычей. Или, уязвленный жестоким железом, лежит, страдая от раны, полагаясь на доброту чужих людей. И не сведет ли его эта рана в могилу…