— Что ты, Белен, все гривну свою гладишь, — неодобрительно заметил пожилой муж, — смотрел бы лучше, как ее сберечь! Талец вот-вот князя твоего в полон возьмет!
Противник Белена, невысокий чернявый парень, спрятал улыбку в усы, подобно тому, как кот скрывает в мягкой лапке свой коготь. Белен улыбки не заметил, отвечал надменно:
— Где же Тальцу полонить моего князя, когда у него остались лишь копейщики-рядовичи, мужики-лапотники, а у меня вся дружина цела — и ладьи, и кони!
Старый воин развел руками:
— Лапотники-то они лапотники, но если простой копейщик пройдет невредим через поле, то и воеводой станет!
Белен ничего не ответил на это. Он уселся поудобнее, растекшись по лавке, точно оладь по сковороде, потянул носом воздух, да и скривился:
— Что-то в нашей избе вонь стоит, как в отхожем месте! — сообщил он зрителям. — Дядька Нежиловец! — окликнул он старика. — Долго ты еще над холопом драным сидеть собираешься? Он, пойди, подох уже, смердит-то как, а ты и не заметил!
Некоторые парни рассмеялись шутке, сочтя ее удачной. Тороп почувствовал, как в виски застучала гневная кровь, и сами собой сжались кулаки. Хорошо, вовремя опамятовал, что слишком слаб — получать зазря зуботычины, и лишь губу закусил от обиды. «Как же, дождетесь моей смертушки», — подумал он.
Дядька Нежиловец отозвался беззлобно и неторопливо:
— Смердеть ему положено, потому как смерд. Пожил бы ты, как он, с ползимы в яме грязной, сырой, да с десятком других бедолаг, тоже не благоухал бы! А сидеть я здесь буду, покуда боярышня велит. Муравушка у нас девица разумная, дурного не прикажет. Поди, разбирается — кто жив, кто нет. Не даром ее мать, боярыня Ксения, успела ей всю ромейскую науку о хворях людских передать. С Божьей помощью Муравушка и этого Драного Лягушонка на ноги поставит.
— Да уж! — осклабился Белен. — Сестрица бы всех вшивых да гнойливых в избе собрала да пряниками кормила! Хорошая кому-то достанется жена. Все имение отцово и мужнино на ветер пустит!
— А тебе-то что, Белен? — спросил старый воин. — Али боишься, что стрый Вышата тебя обделит?
«Вот оно что, — подумал про себя Тороп. — Стало быть, этот Белен — сын боярского брата. Да оно и видно, вон он какой сытый, гладкий, весь аж лоснится, как зверь в начале зимы, серебром пальцы тешит. Одно слово — Белен».
Хотя боярскому племяннику вряд ли понравились слова старого воина насчет наследства, вида он не подал.
— Да что мне бояться, — протянул он равнодушно. — Знаю, как бы там ни было, а отцово добро мимо моих рук не пройдет. Сестру только жалко.
— С чего бы это? — поинтересовался дядька Нежиловец.
— Молодая она, жизни не знает. Возится день-деньской со всякими голодранцами. Думает, спасибо скажут. Как же, жди больше!
— Что-то не пойму я тебя нынче, — нахмурился старый воин.
— А что тут понимать-то! Слухи по городу идут про потворства сестрины. Люди разные, и всякое потому говорят.
— И что же твои люди говорят?
— Совестно повторять, — с загадочным видом начал Белен. — Только бают в городе, что не от светлых богов сестрице ее искусство дано, дескать, не может девка, три года как из рубашки выскочившая, такой мудростью владеть, стало быть, дело здесь нечисто!
— И в самом деле, — согласился дядька Нежиловец, — подобные речи слушать, и уж тем более вслух произносить не след. Да только люди здесь ни при чем. Это волхву новгородскому Соловьише Туричу лукавый нашептывает, а он те речи по городу разносит. Он еще про боярыню Ксению подобные байки плел, радовался, бес, когда ее не стало, а уж после того, как Муравушка воеводу Асмунда, посадника княжьего, от грудной хвори излечила, и вовсе словно одержимый сделался. Пережить не может, старый, что Слово Божье куда лучше его поганого волхования хвори уговаривает, вот и плетет невесть что. А в речах одна лжа!
— Я слыхал, старый Соловьиша не только на нашу боярышню, но и на отца Леонида, и на всех христиан напраслину возводит, лжу творит! — подал голос один из парней, белоголовый и белобровый, с наивным, совсем еще детским лицом. — И куда только посадник смотрит?!
— Ну ты, Путша, нашел, у кого заступу искать! — вступил в разговор еще один молодой гридень, длинный и тощий, как половинка ивового прута. — Да Асмунд, воевода, даром что у нашей хозяйки молодой лечился, так же, как его воспитанник великокняжеский, прежних богов ох как чтит! Он скорее волхву поверит, чем нам. Как не станет старой княгини Ольги, у христиан совсем никакой поддержки не будет!
Хотя парень, судя по всему, говорил о наболевшем, и его слова были встречены одобрительным гулом, дядька Нежиловец недовольно нахмурился.
— Тоже мне ревнитель веры сыскался, — сердито проворчал он. — Ты, Твердята, князя-то нашего с волхвом не ровняй. Разница между ними такая же, как между Перуном и Велесом. Святослав — сокол, и мысли у него высокие: о славе воинской, о величии земли нашей. А у старого Турича лишь о том, где что побольше урвать! И о вере православной плакать нечего. Видел бы ты, что творилось в Новгороде лет этак пятнадцать назад. Тогда, кроме отца Леонида и боярыни Ксении, христиан можно было по пальцам перечесть. А теперь по соборным праздникам в храме свободного места не найти. Ну, почитает князь Перуна. Дальше-то что? Слыхал, что отец Леонид говорил. Придет день — засияет свет Христов по всей Руси!
Услышав про свет Христов, Тороп вздрогнул. Эти слова он уже слышал прежде, в другой, еще свободной жизни…
Как-то раз в ворота их селища незадолго до набега постучался седобородый старец в поношенной серой хламиде, назвавшийся слугой Христовым. Про сторонников этой веры, пришедшей на Русь из ромейской земли, дома у Торопа слышали разное и не только хорошее. Больше всего недобрых речей произносили обитавшие близ Велесова святилища премудрые волхвы. Оно и понятно: христиане, как известно, чтят Бога единого, поклонение другим кумирам считается у них грехом тяжким, а волхвам то, разумеется, обидно.
Хотя в Тороповом роду Велеса всегда чтили и волхвов привыкли уважать, прогонять старика не стали. Он был жестоко простужен и измотан долгой дорогой. К тому же отец сказал, что не стоит бранить чужую веру, как следует в ней не разобравшись. Вот тогда Тороп впервые услышал слово о Боге, который так любил род людской, что ради его спасения пошел на муки и смерть, завещав свою любовь всем, уверовавшим в него. Отец Лука, так звали странника, говорил, что следует возлюбить ближнего своего, потому что все люди братья. Из всех народов, живущих в населенном мире, он питал устойчивую неприязнь только к хазарам, называя их христопродавцами. Верно, поэтому Булан бей убил его одним из первых…
Игра меж тем шла дальше. У одного края поля смерды спешили на выручку своему князю, у другого бродили в недоумении не ведающие как своему князю помочь бояре и нарочитые мужи. Не зря дядька Нежиловец предупреждал, не зря Талец прятал улыбку в усы. Выпросталась наружу вся эта улыбка, когда он уверенным движением утвердил на доске с виду невзрачный чурбачок. Вид у новгородца был такой, словно пригвоздил он к корабельной мачте злого находничка, печенега.
Кровь бросилась в лицо Белена. Так поспевает малина: в начале она чуть розовеет, а когда солнце переполняет ее через край, она становится багровой, почти до черноты. Малина зреет все лето, Белен поспел вмиг: метнулся к доске, да видно поздно было.
— Талец нечестно играл! — завопил Белен что было мочи. — Не мог он выиграть, верно, плутовал!
В избе поднялся гомон.
— Не городи пустого, Белен! — насупил брови дядька Нежиловец. — Раньше думать было надо. Когда я говорил тебе: гляди в оба, ты все нюхал, как пахнет у нас в избе. Вот и нанюхался!
Многие засмеялись, но Белену было явно не до смеха. Серебряной змеей скользнула гривна прочь с его шеи.
Дядька Нежиловец крякнул от досады.
— Коли у князя голова на плечах, то и смерды битву выиграют, — сказал он.
Потом немного помолчал и добавил:
— А коли репа пареная, то и дружина не поможет!
Добавил тихо, чтобы услышали только его усы, но Тороп разобрал.