Но очень скоро выяснилось, что ни о какой жалости не может идти и речи: самого бы кто пожалел! Неизвестно, кто учил Анастасия рубиться, но дело свое он знал отменно, да и больная рука ромея работала от кисти до подмышки так, словно ее заново отковали из металла…
— А, ну! Дай-ка, я теперь попробую!
Наставник отобрал у Торопа меч в тот момент, когда он приготовился потерпеть от своего противника сокрушительное поражение.
«Сейчас убьет!» — мелькнуло в голове у Торопа, когда Лютобор встал в позицию, вызывая ромея к борьбе.
Но переливчатые глаза русса смеялись.
— Где это ты так ловко научился? — поинтересовался он, напористо наседая на Анастасия.
— Я тоже ходил на боевом корабле под командой Никифора Фоки! — отражая выпад за выпадом, отозвался тот. — И защищая свободу родной земли, держал в руках не только ланцет!
Лютобор погонял его немного, потом передал подошедшему вместе с ним младшему брату. Однако, с Аяном молодой лекарь рубиться не стал. Отразив несколько выпадов, он опустил меч и, переведя дух, неожиданно сообщил:
— Я могу вылечить твою невесту.
— Что?!
Две пары сильных рук сгребли парня в охапку.
— Я могу вернуть Гюльаим зрение!
— Врешь!
— А почему раньше молчал?
Анастасий посмотрел на братьев, и лицо его сделалось серьезным:
— Не хотел понапрасну обнадеживать, — сказал он. — Глаз — материя тонкая, тут обе руки здоровые нужны! Это вам не мечом махать!
***
— Ты сошел с ума! Если было с чего сходить!
Синие глаза боярышни горели огнем, брови были сдвинуты, тонкие ноздри яростно раздувались. Она наступала на слегка опешившего ромея, пытаясь отговорить его от осуществления, казавшегося ей, безумным замысла с такой решимостью, словно перед ней стоял Словьиша или Булан бей.
— Ты же вместе со мной осматривала ее, — пытался защищаться тот. — Все условия благоприятствуют! Это всего лишь тонкая пленка, рубец, оставшийся после болезни на оболочке глаза. Такую операцию делал еще Гален!
— А после Галена? Кто из христианских врачей сумел ее повторить?
— Врачи империи трепещут перед авторитетом древних, полагая своей задачей, сохранение уже имеющегося знания! — горячо воскликнул юноша. — Между тем, под спудом древнего хлама гибнут молодые ростки.
Но боярышня только презрительно скривила губы:
— Не знала, что труды Гиппократа, Алкмеона Кротонского, Герофила, Эрасистрата и других — это всего лишь хлам! — насмешливо парировала она.
— Гиппократ, Алкмеон Кротонский, Герофил, Эрасистрат! — повторил Анастасий, картинно возводя очи к небесам. — Ты называешь имена ученых, живших сотни лет назад! А где же их последователи?! Где создатели новых школ и новых направлений? Где они?
Он сделал паузу, точно ритор во время выступления.
— Их нет! А между тем без поиска, без жажды нового, без открытий любая наука умирает, превращаясь в окаменелый остов, в великолепный, но никому не нужный скелет, подобно тем, что путешественники находят в пустынях Азии.
— Ты печешься о науке, а я говорю о жизни Гюльаим! — девушка досадливо поправила выпавшую из косы прядь. — На долю ее и ее близких и так выпало достаточно страданий, так зачем же усугублять их болью разочарования!
— Разочарования не будет! — с убежденностью заверил девушку ромей. — Я видел, как подобную операцию проводил почтенный Ахмед ибн Садам — придворный лекарь великого Хорезмшаха, и я могу повторить каждое его движение.
— А вдруг ты упустил что-то важное?!
— Не думаю, — покачал головой Анастасий. — Заслуга лекарей мусульманского мира состоит лишь в том, что они не боятся следовать указаниям Галена. Во всяком случае, Ахмед ибн Садам все время сверялся со списком перевода его трудов. Мы же, наследники и правопреемники великой культуры имеем возможность читать сочинения Галена, и его последователей на их родном языке. Так кому же тогда говорить о неточностях! В любом случае, наихудший вариант у нас все равно уже есть!
***
— Я готова на все! — твердо вымолвила Гюльаим, и ее бедный жених побледнел и переменился в лице, словно жестоким булатом пораженный ее кроткой, но, вместе с тем непоколебимой решимостью.
— Будет больно, — строго предупредила Мурава. — Мы с Анастасием, конечно, сделаем все возможное, но полностью избежать страданий все равно не удастся!
— О каких страданиях ты говоришь! — горячо воскликнула Гюльаим, — Разве какая-нибудь боль сможет сравниться с той, которую я испытала год назад, когда поняла, что мир света для меня потерян, и моему избраннику придется искать себе другую жену. Теперь, когда все позади, я приму любую муку, как награду, ибо это будут страдания во избавление, боль, которая поможет мне снова увидеть этот мир и того, кого я больше жизни люблю!
Таких слов Аян уже вынести не смог. Ну почему эти испытания выпали не ему! В смятении он отправился к матери, дабы у нее испросить совета и найти утешение. За ним двумя золотыми ручейками, гордо неся длинные изогнутые хвосты, потекли два пардуса: верная Хатун в такую трудную минуту не могла покинуть любимого хозяина, а Малик не захотел оставить Хатун.
Госпожа Парсбит долго молчала, прищурив, окруженные лучиками-морщинками глаза. Разбирала золотистую шерсть своих пятнистых родичей, устремляла взгляд в далекую небесную синь: советовалась с обитающим в запредельных чертогах великого Тенгу мужем. Затем посмотрела на сына долгим взглядом и притянула его к себе.
— Ты хочешь знать, что я думаю? — спросила она.
Аян кивнул.
— Этот чужестранец странно одевается, еще более странно говорит, — задумчиво проговорила Владычица, поправляя отделанный черным бархатом вдовий убор. — К тому же, он очень молод. Но он не похож на тех надменных чужеземцев и вонючих заклинателей, которые толпами приходили к нам в вежу, но так и не смогли ничем помочь. Спроси у Барса. Думаю, он не стал бы тащить на закорках через весь Булгар этого парня, если бы не имел на то веских оснований.
Хотя слова матери несколько ободрили несчастного жениха, прежде чем вверить судьбу своей возлюбленной силе врачебного искусства и воле богов, он решил еще раз переговорить с лекарем. Этот ромей, ровесник приемного брата, в самом деле так мало походил на долгобородых, заплесневелых стариков, которые вечно трясутся над секретами своего искусства, опасаясь с их разглашением утратить свою власть. Авось, объяснит, что к чему.
Анастасий как раз общался с родными его невесты, подробно расспрашивая их о характере недуга, поразившего год назад девушку, и о том, какие использовались средства, чтобы его изгнать.
— Скажи мне, — обратился к нему молодой хан, и голос его предательски задрожал. — А Гюльаим ты будешь лечить тоже с помощью игл?
Анастасий ответил на вопрос улыбкой, и Аяну почему-то стало легче на душе.
— Мне понадобится очень тонкий и прочный нож, сделанный из бронзы, а еще лучше серебра, — сказал он. — Найдется ли здесь кузнец, способный мне помочь?
Ободренный Аян поглядел на старшего брата. Словно специально для подобного случая тот выкупил в прошлом году у соседа Кури пленного старика ромея, оказавшегося настоящим кудесником по металлу. Он умел вытягивать из серебра и злата нить, толщиной в волос и плел кольчуги, которые не пробивала ни одна стрела.
Только вот беда, старый мастер Флор обладал нравом невероятно сварливым и упрямым и, зная себе цену, брался за работу, только когда имел к ней какое-то свое, не всегда понятное прочим, расположение.
Хан Камчибек посулил мастеру свободу, по опыту зная, что от подобной награды не сможет отказаться ни один, даже родившийся в семье холопов человек. Расчет оказался верен. Хотя старик проворчал что-то типа: «А что я с ней делать-то буду на старости лет!», его вечно прищуренные от работы, покрасневшие от огненного жара, глаза засветились. Хан Органа знал, что у мастера где-то в Херсоне осталась дочь с внуками и зятем. И было бы совсем неплохо, хотя бы перед смертью их всех повидать.
Однако оказалось, что получить вожделенную награду не так-то просто. С мастера катился пятидесятью ручьями пот, в тигле плавился уже наверно сотый серебряный дирхем, на полу валялись кучей искореженные, смятые в гневе, испорченные заготовки, а до завершения работы было, как до Царьграда или еще далее. Упрямец Анастасий внимательно осматривал со всех сторон новый инструмент, сверялся со списком труда Галена, который все время держала наготове Мурава, и качал головой: надо переделать.