И в тот же миг до его слуха донеслось ржание коней и свист плеток.
Хазары скакали не прямо за беглецом, а чуть наискось, пытаясь отрезать ему пологий спуск к воде. Он вовремя разгадал их замысел и, собрав остатки сил, припустил вверх по склону, взбираясь на самый гребень. Лучше разбиться о камни, чем снова попасть в плен. Карабкаясь из последних сил, раздирая ступни и колени, он достиг края обрыва, мысленно призвал на помощь Перуна и с громким криком, пытаясь привлечь внимание людей с ладьи, оттолкнулся от земли…
Хотя прежде, дабы прослыть удальцом, Хельги много раз забавы ради сигал в реку с Днепровских круч, подобного полета он не мог припомнить ни до ни после. Судорожно прижимая к расцарапанной груди отчаянно сопротивляющегося и орущего котенка, он успел у самой поверхности сжаться в комок. Все равно удар вышиб из него дух, или тот просто отстал от тела где-то по дороге. Зеленая масса вспененной воды сомкнулась над головой, и сердце сжал панический страх: что если Водяной не позволит ему вновь увидеть свет!
Бог предков, Перун Свентовит, отведи злые козни, светлая Макошь. Богиня славян, дай силы!
Отчаянно работая ногами, Хельги вынырнул на поверхность. Рядом чихал и кашлял хлебнувший воды мокрый до последней шерстинки котенок. Кругом сыпались стрелы. Одна из них больно ужалила в плечо. Но ладья уже была близко, и Хельги различал на ее штевне деревянную фигуру воина, грозящего врагам серебряным копьем…
Дальнейшее тонуло в душной липкой мгле. Хельги какое-то время вяло работал руками и ногами, совершенно не продвигаясь вперед и думая только о том, чтобы удержать на поверхности голову котенка, потом водяная гладь почему-то снова сомкнулась у него над головой… Последнее, что он запомнил, был дружный всплеск весел и чьи-то сильные руки, подхватившие его с обеих сторон…
— Это сколько же лет прошло? — озадаченно провел рукой по бороде боярин.
— Не помню, — отозвался дядька Нежиловец. — Восемь или девять, что-то вроде того. Наш сокол Святослав тогда первый год, кажись, в Новгороде сидел.
— Верно. На княжий двор мы нашего найденыша и вернули.
— Ох, и дохлым он тогда был, — покачал головой дядька Нежиловец. — Хуже нынешнего Драного Лягушонка. Намаялся я с ним, пока выхаживал!
— Жаль только не из всех лягушат соколы потом вырастают, — усмехнулся Вышата Сытенич.
Он посмотрел на гребцов и скомандовал:
— Правь к берегу! Люди ждут. Да, когда пристанем, не забудьте солому поменять. Я вовсе не хочу, чтобы кто-нибудь учуял, что мы на боевой ладье возили овец!
Тощий Твердята поводил по сторонам чутким, любопытным носом:
— Да уж! — фыркнул он. — Жаль, Гудмунд и Эйнар Волк со своими викингами пока далеко.
— Почему? — не понял Путша.
— Глядя на подобное зрелище, они бы все от смеха передохли! Все ж парой сотен врагов меньше!
Эх, зря все-таки непутевый гридень Гудмунда и викингов помянул. Не успел он договорить, как дозорные на кряже подали сигнал тревоги, вызвав среди переселенцев страшный переполох. Те, кто ожидал своей очереди на левом берегу, заметались из стороны в сторону, не зная, то ли бежать в степь, то ли хвататься за оружие. Гребцы на ладьях дружнее заработали веслами, стремясь поскорее закончить переправу. Воины на гребне вскинули луки.
Опасность ждали из степи, а она, незваная пришла с верхнего течения реки. По зеленоватой, как жидкое стекло, расцвеченной пятнами отраженных облаков и тенями холмов упругой глади, стремительные и опасные, летели два корабля. Один, белый, как морская пена, с надутым ветром белоснежным парусом, преследовал. Другой, черный, как первый весенний грач, с блестящими смолеными бортами и синим полотнищем на мачте, спасался бегством. Это ему, впрочем, плохо удавалось, так как кормщик белой ладьи, видимо более искусный в подобных делах, все время заслонял ему ветер, и синий парус то и дело ник, как забытая под дождем тряпка.
Хотя хищная стать и немалая длина кораблей красноречиво говорили о том, что оба происходят из к урманских краев, принадлежность их северным викингам вызывала серьезные сомнения. Штевень белого драккара украшала фигура, схожая с той, что уже семнадцать лет оберегала вождя и дружину боярской снекки, а на белый парус неведомый вождь велел нашить, обрамленный кругом крест, хотя викинги, по большей части держались старых богов. Хозяин черного корабля охрану от нечисти доверил не дракону, не волку и даже не любимому вендами коню, а какой-то зубастой рыбине и ее же достаточно неумело намалевал на синем парусе.
Новгородцы спешно высадили переселенцев, выгрузили их поклажу и, вновь отчалив от берега, развернулись и пошли навстречу пришельцам. Боярин и русс поспешали не зря: ни тому, ни другому не хотелось подставлять под удар борта. Хотя преследователь и беглец были полностью поглощены друг другом, не замечая никого вокруг, приближались они с не поддающейся описанию скоростью: тяжелые драккары едва не выпрыгивали из воды, и в обе стороны летели оперенные смертью стрелы.
Правивший Гудмундовым кораблем Лютобор переложил руль немного правее и сделал руку козырьком, внимательно разглядывая черную ладью.
— А ведь это Бьернов драккар, — сказал неожиданно он. — Я этот силуэт и в ночном тумане ни с чем не спутаю.
— Да быть не может! — отозвался с кормы снекки дядька Нежиловец. — Посмотри, этот весь черен, как ворон, а у Бьерна, помнится, размалеванный был. Да и зверюга у него на носу какая-то совсем уж чудная: не то селедка, не то карась!
— А как насчет щуки? — насмешливо прищурил глаза русс.
— Какой такой щуки? — не понял новгородский кормщик.
— Ну, как, какой? Мы где драккар оставляли?
— У Щук.
— Вот они его, похоже, сразу, как мы ушли, вместе с Малом и снарядили. А перекрасили для того, чтобы в хазарском граде не признали.
— Да точно это Мал! — поставил точку в споре боярин. — Вон он сам у правила стоит, сизый от страха. И Соколик с ним рядом!
— А вон там Пяйвий из рода Утки и с ним человек десять Щук, — подхватил Лютобор.
— Вышата Сытенич, соседушка! — донесся с черного драккара вопль отчаяния. — Не оставь горемычных в новой беде!
— И что ему на месте не сидится? — недовольно проворчал дядька Нежиловец. — Все выгоду боится упустить.
— Как бы там ни было, — сказал Вышата Сытенич. — Придется снова его выручать.
Он взял влево и велел распечатать оружейный ларь.
Завидев знакомую ладью, совсем было выбившиеся из сил, Маловы ватажники, заработали веслами с удвоенным рвением, хотя и так казалось шибче некуда. Так набедокурившие дети, во все лопатки улепетывавшие от заставшего их на месте преступления, соседского выжлока, завидев родные ворота, ускоряют бег, даже точно зная о том, что за воротами их поджидает суровый батюшка с розгой.
Лютобор и Вышата Сытенич чуть шевельнули правилами, разворачивая корабли так, чтобы пропустить Мала, а затем выставили вперед окованные железом носы и, практически перегородив реку, двинулись навстречу нагнавшему Мала чужаку.
Хотя белый корабль и замедлил свой бег, видно было, что на нем готовятся к битве, нимало не заботясь о том, что нынешний противник превосходит их числом, как минимум, втрое.
— Какой упрямый! — с уважением крякнул дядька Нежиловец. — Видно жить надоело.
— Это его дело, — недовольно отмахнулся боярин. — Нам битва сейчас не нужна, чай каждый человек на счету. Попробую с ним поговорить.
Он поднялся на нос и, заслонившись щитом святого Георгия, поднял кверху белый щит.
— Кто вы такие и почему так стремитесь к гибели? — вопрошающе прогремел его голос, как стрелы из лука, бросив в воздух слова северной речи. — Разве мы знакомы, чтобы сводить друг с другом какие-то счеты? Если судить по вашему парусу и штевню, мы с вами даже придерживаемся одной веры!
На белом корабле тоже произошло движение. На нос взошел статный человек в белоснежно-белом плаще, из-под которого грозно поблескивал серебристо-лунный доспех.
По всей вероятности, вождь дружины белого корабля прожил на этом свете еще очень мало зим. Во всяком случае, новгородцы, сколько ни вглядывались, не сумели обнаружить каких-либо признаков растительности на его строгом, бледном лице, отличавшемся чеканной правильностью и тонкостью черт и совершенно не свойственным юности скорбным и вместе с тем грозным выражением. Запястья его были узки, стан юношески гибок и тонок, и только угольно-черные глаза под крыльями вздымающихся к вискам бровей смотрели упорно и непреклонно.