Торопу пришлось попотеть подольше. Его противник, чернобородый крепыш с разбойничьей рожей и выбитым передним зубом, никак не хотел открываться или обнаруживать слабину. Вражья сабля дважды бороздила щит мерянина в том месте, где за миг до того находилась его шея, а его собственный меч бестолково натыкался на шлем или броню. Наконец зоркие глаза сына охотника приметили, что кочевник слишком высоко приподнял свой щит, открыв живот. Торопов меч куницей скользнул в образовавшуюся щель и с противным чавканьем, как из трясины, выбрался обратно. Глаза чернобородого вылезли из орбит, из раны начали выпадать внутренности. Мерянина обдало зловонием, но он постарался побыстрее справиться с дурнотой, поскольку на его щит обрушивались уже новые удары.
— Эй, холопина! Прочь с дороги! — прозвучал рядом дерзкий мальчишеский голос.
Всадники племени Органа спешили на помощь пешим бойцам, и самым первым, далеко оторвавшись от отца и его людей, на гнедо-чалом Бурыле летел Улан. Едва не раздавив конем Торопа, юный княжич с ходу, если не сказать, шутя, срубил головы двоим или даже троим егетам, увернулся от нескольких стрел и копья, отбил десяток ударов. Мерянин, забыв все прежние недоразумения, с восхищением подумал, что, если мальчишка переживет свой первый бой, то со временем затмит славу отца. И в это время лезвие сабли юного княжича отразило зловещий блеск двух черных полумесяцев глаз великого Кури.
Беспечный Улан только улыбнулся. Кому из его сверстников прежде выпадала честь сразиться в своем первом бою с великим ханом. На это раз Куря не стал прибегать к коварным речам, а взялся за саблю. Клинок встретился с клинком. Юный сын Ветра ловко и умело отражал выпад за выпадом, некоторым приемам, Тороп это видел, его научил Лютобор. Но все же не даром хан Куря прожил на свете больше на три десятка лет и не спроста он носил великокняжеский титул. Он применил обманный прием, который Улан то ли еще не знал, то ли не успел распознать. Клинок юного княжича слабо взметнулся, но слишком поздно: сабля великого Кури как масло разрезала кольчугу и глубоко пробороздила грудь.
На юном лице Улана появилось по-детски удивленное выражение. Он еще не успел понять, что происходит, а Куря уже занес клинок срубить ему голову. Мерянин, стоявший ближе всех, попытался прийти ханскому сыну на помощь, но куда там: его щит гудел от сыпавшихся на него ударов, точно бубен скомороха. Остальным тоже приходилось не сладко. Егеты великого Кури наседали на них со всех сторон, грозя опрокинуть.
И все же сыну Церена на этот раз не суждено было восторжествовать. Позорно покинула сабля его руку, когда на запястье сомкнулись острые зубы Малика. В следующий миг на голову великого Кури обрушился Дар Пламени. Удар, правда, пришелся плашмя, только оглушив негодяя. Лютобор слишком спешил, как щенков раскидывая всех, кто попадался ему на пути. Вовремя подхватив медленно сползающего с седла племянника, он передал его Торопу, который запрыгнул на круп Бурыла, прикрывая мальчишку своим щитом. В следующий миг вокруг них сомкнулось кольцо. Лютобор презрительно оскалил зубы и очертил Даром Пламени громовое Перуново колесо. Те, кто не успел убраться за его пределы, жестоко поплатились за нерасторопность. Русс прищурил переливчатый глаз и подался вперед:
— Ну что, кто еще хочет добыть шкуру Барса и поймать голыми руками Ветер?
Похоже, сейчас он разозлился всерьез. Дар Пламени поднимался и опускался, в воздух летели чьи-то головы, руки, обрубки тел. Чалый Тайбурыл плясал на месте, вырывался вперед и отступал, рвал зубами и лягал наседавших на него жеребцов. Перстом Божьим носился из стороны в сторону пятнистый Малик, а Лютобор продолжал улыбаться. Только в глубине переливчатых глаз, точно лед в толще воды, застыли боль и тревога.
Русс, похоже, потерял счет убитым: в попытке его одолеть егеты Кури уже давно топтали конями тела своих павших товарищей. Но бесконечно долго это продолжаться не могло. Тороп ясно видел брошенный из задних рядов кинжал, черканувший наставника по щеке, и чью-то саблю, разрезавшую его руку вместе с кольчугой. И это, не считая пары стрел, попавших в плечо Малика, и тяжелого копья, уязвившего Тайбурыла в круп.
Сам мерянин мало чем мог наставнику помочь. Отражая, направленные на него удары и при этом, сберегая под щитом безвольно обмякшее тело Улана, он и так не уставал удивляться тому, что все еще жив. Вот где по-настоящему пригодилась Лютоборова наука! Мудрое тело само вспоминало то, что не мог облечь в слова разум. Помимо глаз зрячими сделались макушка и спина, а гибкость и проворство вполне уравновешивали недостатки малого боевого опыта. Отдельной благодарности заслуживал Бурыл. Признав нового седока, он беспрекословно слушался поводьев, кружа на месте, едва не в ногу со своим отцом. Так жеребята превращаются в боевых коней.
Когда щиты мерянина и наставника сделались похожи не ощерившихся ежей, а в рукавицах противно хлюпала кровь, Улан приоткрыл затуманенные злым мороком глаза:
— Холопина безмозглый! — разобрал Тороп едва слышный шепот. — Спасай коня и свою шкуру! Со мной все кончено… Я вижу деда и дядю Улана. Они зовут меня из чертогов великого Тенгу…
— Обойдутся пока без тебя и дед, и дядя! — сердито прицыкнул на мальчишку Тороп. — Где такое видано сыну поперед отца лезть!
И в это время над полем прозвенел голос белой Валькирии, тут же потонувший в реве двух дружин:
— Эй, красавчики! Вы что, собираетесь жить вечно?
Хирдманы леди Агнесс и ватажники Мала, сражаясь плечом к плечу, прорвали окружение. Самым отчаянным в этой схватке себя показал купеческий сын Соколик: знать не зря в его жилах теперь текла и Лютоборова кровь.
— Надеюсь, ты не забыл, что в Новгороде у тебя тоже есть брат? — приветствовал юноша русса, прикрывая его щитом от залетной стрелы.
Тем временем вместе со своими всадниками подоспел старший Органа, а с другой стороны, наконец, проложили себе дорогу люди новгородского боярина.
— Улан?!!! — лицо хана Камчибека исказила боль.
— Он дышит, он только что разговаривал со мной, — поспешил обнадежить его Тороп, пока подоспевший с новгородцами Анастасий осматривал рану.
— Что там? — спросил Лютобор.
— Хвала Всевышнему, должно обойтись! — отозвался критянин. — Все-таки он успел отразить удар!
Молодой лекарь закутал мальчика в плащ и устремился к веже, куда женщины и девы племени, не страшась вражьих копий и стрел, уже давно переносили раненых. Навстречу ему со всех ног бежали Мурава и Субут. Анастасий отдал им мальчика, сказал пару слов крестовой сестре и вновь вернулся в бой.
Потерпев неудачу при попытке прорыва, потеряв раненым великого хана, военачальники сына Церена отвели конницу назад.
— Они отступают! — торжествующе завопил Твердята.
— Если бы, — мрачно отозвался дядька Нежиловец.
Печенежская конница растеклась на две стороны, пропуская вперед третью линию, «Вечер потрясения». Ее составляла закованная в тяжелую броню, вооруженная длинными копьями, секирами, палицами и мечами пехота. В битву, наконец, вступили северные наемники.
— А вот теперь шутки закончились! — негромко проговорил дядька Нежиловец.
Хотя поле битвы пока оставалось за Сынами Ветра, их воины были уже сильно измотаны, и потерь пока никто не считал. Встреча лицом к лицу со свирепыми северянами, за которыми следовал еще и тяжелый конский резерв, могла все изменить, тем более, что времени до заката оставалось еще предостаточно.
Белоголовый Путша смахнул пот с неразличимых на пропыленном лице светлых бровей и дрожащей рукой осенил себя крестным знамением:
— Ассиряне шли как на стадо волки… — пришли ему на ум слова из Ветхого Завета.
Остальные бойцы молчали, но осунувшиеся, усталые лица выражали смятение: уж больно неслыханной казалась задача, которую предстояло пусть и умереть, но выполнить.
И только глядя на Белую Валькирию, можно было подумать, что у нее в этот миг в самом деле вырастают лебединые крылья: такое нетерпение, такую радость выражало ее лицо. Она различала в толпе наступающих обоих: кровного врага и нареченного жениха.
Ее воодушевление передалось стоящим рядом.